Я рисовал, смотрел и думал, как же живут в такой халупе? Убедиться в том пришлось очень скоро, ибо с рождением у Страховых второй дочери в жилье нам отказали. Но еще до того мать договорилась с хозяйкой дома напротив, Евлампией Сумкиной, и мы перебрались к ним.
Комнатка была маленькой, она вмещала лишь две койки по двум стенам и убогий стол посередине, с одним местом у окна. Это место было с нашей стороны. Со стороны хозяев стол примыкал прямо к кровати. И если я делал уроки у окна, то хозяйкин сын Генаха – напротив окна.
Как ни темны были в сущности своей Овчинниковы, но казались людьми просвещенными в сравнении с Евлампией (в миру просто Лампея). Родом из самого захолустья Вологодчины, откуда-то из-под Тотьмы, она переселение со дна будущего Рыбинского водохранилища пережила подростком. Каким-то образом сразу устроили её работать на комбинат «Красный Перекоп» в самый грязный приготовительный цех – трепальщицей, то есть она занималась раздиркой хлопка, спрессованного для удобства транспортировки в кипы, иначе говоря, «рыхлила» хлопок перед тем, как он отправлялся на чесальные машины. Труд, пыльный и грязный, не требовал образования и квалификации. Так и проработала здесь всю жизнь.
Удивительное дело: прожив всю жизнь в городе, она ничего не переняла у городских, ну, ничегошеньки. Говорила так же, как принято в их Тотьме, одевалась так же, даже питаться умудрялась так же. Любимым блюдом у вологодских было толокно, которое разводили они в воде до состояния киселя и хлебали его ложками. При всей своей всеядности к толокну я не мог привыкнуть, и если есть у меня блюда нелюбимые, то, прежде всего, оно. Даже посуда была какая-то допотопная. Суп при мне все еще варили в чугуне, большом и никогда, по-моему, не мывшемся. Во всяком случае, при мне – ни разу. Там слой жира и копоти толщиной в палец. А им хоть бы что. Уже при мне чугунок треснул. Уж как она тосковала и плакала по нему…
– Ить еще до войны купили и все крепкий был, а тут на тебе…
Ввязывался и убеждал её, что все когда-нибудь разбивается, ломается, портится. Но тщетно. Переведя дух, она вновь заводила свою песню. И ходила по кругу, как в той притче Жванецкого, где вчера большие, но по пять, а сегодня маленькие, но по три.
– Ишшо давеча ставила в нем кашу, и баско было (баско – хорошо, славно, красиво)…
С чугуном тем она достала всех нас и сына тоже, он заорал, выматерился, и на том душа её успокоилась.
Но если бы одним чугунком все ограничивалось! Увы! Дом Сумкиных единственный не имел даже сортира в огороде. Я еще, когда рисовал их «особняк», обратил на то внимание и недоумевал, куда же они ходят «по нужде». По малой, рассуждал, можно и за углом, а по большой? И, перебравшись сюда, перво-наперво озаботился этим. Оказалось, что для всех нужд использовалось стоявшее на кухне грязное ведро. В него ссыпали очистки, мусор всякий и в него же ходили, причем по нужде как большой, так и малой. А учитывая, что все жильё – фактически одна комната, разделенная до половины площади слабенькой перегородкой, то запах (тот еще!) проникал всюду. Генаха, парень хулиганистый от природы, норовил сесть на ведро в то время, когда мы с матерью садились за стол. И ведь деться некуда!
Мать сразу же стала уговаривать Лампею сделать крылечную пристройку и согласилась внести свою часть денег. Видимо, такой расклад показался хозяйке выгодным, она, пусть не сразу, согласилась. Выписали машину необделанного теса – горбыля – и наняли Сережу Овчинникова. Он быстро сколотил пристройку.
Вспоминая, в который раз поражаюсь исключительному авторитету матери у людей самого разного культурного и социального уровня. С нашим появлением стала меняться и Лампея, стал меняться их быт. Убрали поносное ведро в пристройку. Оклеили обоями стены, до того обычные, глиняные, с давнишней потекшей побелкой. Провели электричество, и над столом, где мы с Генахой делали уроки, повисла лампочка. Без абажура, патрон на проводе, но свет! В тазу Лампея пыталась время от времени мыть миски и кастрюли, ложки-поварежки.
И уж совсем иная жизнь началась, когда я собрал детекторный приемник, воспользовавшись элементарной схемой из журнала «Юный техник». Приемник состоял из индукционной катушки, намотанной вручную, селеноида, маленького кристаллика вроде обычного, соляного, провода с игольчатым наконечником и наушников. Селеноид и наушники были приобретены в магазине на Комосомольской улице. Да еще пришлось забраться на крышу, чтобы по краям конька прибить две рейки и натянуть меж ними антенну. Игольчатый наконечник и являлся завершением антенны. Мать поверила в мое предприятие, Лампея – нет. И когда я лазал по крыше, торчала на улице и ворчала, мол, толь порвет. Но вес у меня наилегчайший, да и старался не навредить, поэтому крыша не потекла. А вот радио заработало. Конечно, с тем селеноидом найти говорящую станцию (не говорю – нужную, потому что тогда в стране действовала всего одна радиостанция) – совсем не то, что крутить ручку верньера (настройки). Требовалось аккуратно иголочкой нащупать одно-единственное место, обеспечивавшее поступление звука. И я нащупал. Но нас в доме четверо – наушники не поделишь. И нашел выход, положив наушники, точнее один из двух, в стакан.