Настал час триумфа. Пригласив всех за стол, я начал искать станцию. Дело почему-то затянулось. Генаха уже скривил рот, мол, опять «профессор» ерундой (его словами сказано гораздо крепче) занимается. Мать сидела отрешенной. Лампея смотрела недоверчиво. Но тут из наушника полилась музыка. По радио транслировали какой-то концерт. Мне не забыть того блаженно-счастливого выражения лица Лампеи. Она только шептала:
– Баско-то как, баско…
1953 или 54-й год, то есть всего шестьдесят лет назад. Сейчас, сидя у огромного экрана с двумя пультами в руках телевизора и «дивидишника», сам уж не верю, что так было. На протяжении одной жизни! К примеру, для внука Артема тот приемник – не прошедшее даже, а давно прошедшее время.
Сын Лампеи – Гена, Генаха, а в её материнских устах – Енаха, крепыш толстогубый, толсторожий, рыжий и бесстыжий. Но когда речь заходила о нем, как правило, в связи с какой-то очередной его выходкой, Лампея, поджимая губы, говаривала:
– Знамо дело, красивый Енаха, так ведь с хари не чай пить…
Меня такая характеристика даже тогда повергала в изумление. Он, безусловно, смышлен, не по возрасту силен, очень подвижен, но назвать его красивым могла только мать. Хотя… в вологодском глубинном менталитете, как я потом понял, красивый – прежде всего здоровый, а олицетворением здоровья в их глазах – парень с мордой, толстой и красной . И тут все сходится.
Однажды на свадьбе у соседки Маши Щукиной, выдававшей замуж дочь свою непутевую, умную и добрую Вальку, я вместе с другими пацанами наблюдал празднование из-за распахнутой двери. Тут же были и не приглашенные за стол взрослые. Они, как принято, обсуждали жениха с невестой, а заодно и гостей. Наблюдения их сводились к тому, стала ли рожа красной после выпитой браги или нет. Если покраснела, значит, брага на пользу, если побледнела, то и стопка не в пользу, и сам не жилец. Таковы понятия.
Генаха всегда косил под блатного. Песни пел при полном отсутствии слуха, исключительно тюремные, с жутким подвыванием и на один мотив. Счастье его, что не приглянулся «чечену», а то пошел бы он по тюрьмам с короткими перерывами по известному циклу: «вышел, украл, выпил, сел». Но он-то счастья своего не понимал очень долго. И даже, бросив школу, начав самостоятельную рабочую деятельность, всегда тяготел к «фартовой» жизни. При этом очень много читал, очень много помнил и понимал, – словом, был далеко не дурак.
Еще одна характерная черта его – драчливость, причем чаще всего совершенно бессмысленная, основанная на винных парах. Трезвый парень как парень, а хоть чуток внутрь попало – пиши пропало. Он шел на улицу и искал приключений на свою голову. Пока морду в кровь не набьют, не успокоится. Лампея воспринимала это как нечто само собой разумеющееся:
– Дык у нас в деревне и завсегда так. Завсегда с кольями да вилами. Другой раз кого и насмерть запорют…
Однако за пьяным «Енахой» своим бегала, стараясь не допустить печального исхода. Как-то первого мая, придя с демонстрации, я застал своих домашних в тихом ужасе и трансе. Пройдя в комнату, увидел Генку на кровати в разорванной праздничной белой рубахе, с разбитой в кровь физиономией и храпящего на всю улицу Пестеля. Утром мы с ним выпили по стопарю, и я отправился демонстрировать вместе со всеми свою преданность делу построения самого справедливого общества. Генка не пошел. И вот результат. Мать мне рассказала, что вначале, добавив где-то, он прибежал домой за ножом, через двадцать минут явился с разбитым носом и без ножа. Набросал за пазуху гвоздей (для чего, спрашивается?), вновь помчался с криком: «Всех порешу!» Таким образом добежал до дома Николая Маранова, бывшего майора, подбежал к нему с воплями – и умылся соплями. Кровавыми. Рука фронтовика оказалась тяжелой, а удар точным. Одно слово – фронтовик. И так до следующей пьянки.
Но при всем при том был крайне стеснительным в отношении к слабому полу. И если пытался как-то выразить свое отношение к кому-либо из девчат, то обязательно заканчивал матом. Мы, бывало, собравшись на канаве и свесив ноги вниз, болтали, пели, смеялись, а Генка обычно пасся где-то рядом, его в общую компанию не допускали.