То было время больших надежд населения и бесконечных реформ неугомонного Никиты Сергевича Хрущева. В образовании оно означало усиление трудового воспитания вдобавок к уже существовавшему военному. Если с трудовым воспитанием я как-то ладил, то с военным с самого начала мало что получалось, начиная с построения и маршировки. Я не всегда шагал в ногу, не в ту сторону поворачивался, иногда не слышал команды и даже обращенных ко мне приказов. Руководил военной подготовкой невысокий, толстенький крепыш с багрово-синим носом закоренелого алкоголика и с фамилией запоминающейся – Кобылин.
Нашим правофланговым Володе Белоусову и Вите Кириченко он едва доставал до плеча и при этом умудрялся даже на них смотреть сверху вниз. Попробуйте – не получится. А у него получалось, за одним исключением. И этим исключением был я. Как же люто он ненавидел меня! Если б мог, он говорил бы со мной только на ненормативной лексике. Но… учитель. И оставалось ему шумно вбирать в себя воздух и неспешно выпускать через раздувающиеся, как у племенного жеребца, ноздри и переступать на месте ногами, конечно. Хотя я в такие моменты почему-то всегда вспоминал песню, где «кони сытые бьют копытами».
Признаюсь, о своих неуспехах в военной подготовке не особенно переживал, поскольку к тому времени имел белый военный билет, где признавался негодным к несению строевой службы.
И тут случилось нечто невообразимое. Кроме маршировки по спортплощадке в школьном дворе, мы изучали также стрелковое оружие. Как помнится, это была винтовка Мосина, с которой русская армия воевала еще в русско-японскую войну 1904-1905 годов. Вместе со штыком она в высоту значительно превышала рост большинства из нас. К тому же оказалась достаточно тяжелой. А мы с ней не только маршировали, но проделывали какие-то упражнения. Не помню самих упражнений, помню только, что очень боялся пырнуть случаем кого-нибудь тем штыком. К счастью, обошлось. А когда начались упражнения по разборке и сборке оружия, то я оказался если не в первых рядах, то и не последним, чем Кобылина очень удивил. Но главный сюрприз ждал его впереди.
В подвале школы существовал довольно приличный тир, где мы, освоив винтовку Мосина, приступили к стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Дистанция достаточная, во всяком случае, длиннее классной комнаты. Стреляли по очереди. Подошел мой черед, и я получил из дрожащих рук Кобылина свою порцию в десять пулек. Думаю, что задрожали они только при моем приближении. И не зря. Пока я возился со своей мелкашкой, пока уложил на барьере ровненько в ряд все выданные мне пульки, кроме той, что ушла в магазин, Кобылин исчез из поля зрения. Я передернул затвор, приложил винтовку к плечу, прицелился, совместив мушку с центром мишени (все в строгой последовательности, изложенной самим Кобылиным), нажал на курок. Тут-то и появился наш военрук, который что-то там делал с мишенями. Как я не попал в него, не знаю. Не знаю и того, как попал в центр мишени. В конце занятий выяснилось, что у меня пятый результат.
– Можешь ведь и по мишени бить, – констатировал Кобылин.
Отношение ко мне у него изменилось. Однако, когда пришла проверка из районного отдела народного образования, на всякий случай оставил меня в классе. До школы я никогда с ним не встречался. Зато, уже работая, встречался почти еженедельно после бани в буфете. И если раньше обходился одной кружкой пива, то с ним стал выпивать по две и все под неспешный разговор за жизнь, начинавшийся всегда одинаково с его обиды:
– Ведь убить же мог…
– Ну, не нарочно же, – отвечал я. И разговор разворачивался на полчаса, а то и более.
Свое производственное обучение вспоминаю так. Вначале – работа на станке, которому предшествовала теоретическая часть. На плакатах мы изучали основные узлы токарного, фрезерного и строгального станков, одновременно запоминая их наименования. В памяти осталось только слово «ступор», что оно означает, не помню, вроде бы головку, в которой крепится резец…
Затем нас допускали к самостоятельной работе на станке. В школы тогда срочно завозили и монтировали оборудование, списанное по причине полной моральной и физической изношенности. У нас стояли станки «ДИП», сокращенно – «догнать и перегнать». Кого? Америку, разумеется. Наши остряки лозунг трансформировали: «Е.…ю мать догнать и перегнать, догнуть и перегнуть, догнить и перегнить». До сих пор они догнивают, а мы догоняем.