— Может, мне «Домострой» вспомнить, а, Дарьюшка? — с нехорошей усмешкой сказал Пётр Алексеевич, но глаза выдали: не мог он быть с этой женщиной по-домостроевски жёстким, бесполезно. — Мне останется и тебя от госпиталя удалить, и баб офицерских, чтоб толков разных не было.
— Значит, я тебя всё-таки недостойна…
— Вот упрямая! О себе не думаешь — подумай хоть о детях!
— Удар ниже пояса, — вздохнула Дарья. — Но именно о них я как раз и думаю… Ты не поверишь, но наш Петруша вместе с женщинами режет полотно на бинты. Он делает то, что может, и тоже хочет быть достойным тебя… Дай и мне сделать то, что я могу. Прошу, родной мой.
— Может, мне тебя под замок посадить, чтоб знала, как мужу перечить? — он устало закрыл глаза и уткнулся лицом в волосы жены, выбивавшиеся из-под чепца. — Ведь ежели не дам согласия, пойдёшь без оного. Как тогда, в Петербурге.
— Просто у каждого из нас свой долг, Петруша. Разный, но одинаково тяжёлый… Да и госпиталь вне опасности, внутри лагеря. Пусть его курсанты охраняют. Заодно и Алёша под присмотром будет, а то ты его знаешь — на подвиги потянуло…
Прав Алексашка: от умной жены всегда голова болит. Может, с дурой было бы проще обращаться: попросту приказать, и всё. Но тогда волком бы выл от душевного одиночества — как тот же Алексашка со своей Дарьей Арсеньевой. Вот уж курица, даром, что по-немецки говорить умеет. Дарья Черкасова умна и сильна духом. В этом её огромное достоинство и такой же великий недостаток. Всё тщится доказать, что достойна его. К чему, ежели и так всё ясно?
Эта упрямая женщина дарована ему самим Богом. А за грехи или заслуги — сам догадывайся, государь.
В ночь на 22 мая в крепость явилось подкрепление — около сотни солдат корпуса Шереметева. Больше переправить не получилось: шведы, выставившие секреты у берега, заметили и начали обстреливать лодчонки. По ним открыли ответный огонь, однако переправу пришлось прекратить. Егерей среди этой сотни не было.
Катя опасалась, что под прикрытием этого шума полезут диверсанты, но Бог миловал. Видимо, то ли Хаммер решил, что нужно сперва поизучать распорядок смены часовых на стенах, и только потом лезть, то ли «брат Карлус» ему ещё приказа не дал. Причём, одно не исключало другого. Она, конечно, накрутила бойцов, подробно объяснив тактику вероятного противника и как ей противодействовать, но ведь это обычные солдатики из полевых полков. Половина личного состава пехотинцев — только что из гарнизонных «учебок», то бишь совсем желторотые. Только и умеют, что ходить строем да палить из фузей куда прикажут.
Хорошо, что уговорила полковника ставить ночью на стены либо опытных «тверских», либо приданых гарнизону драгун. Эти вообще не рекруты, а бывшие солдаты поместных дворянских конных полков, ныне сформированных в драгунские. Среди белгородцев не было никого моложе двадцати пяти лет, послужить успели. А что тыловые — как гласит старая советская песенка, «солдатами становятся». Боевой опыт приобретается — кто бы мог подумать — в реальном бою.
Было время, особенно сразу после присвоения сержантского звания, когда Кате было неловко командовать парнями и зрелыми мужчинами старше себя по возрасту. Было — и прошло. Всё действительно решал опыт. Потому, когда кто-то из белгородских дворян начал бурчать по поводу «какой-то девки», взявшейся их поучать, его свои же заткнули: мол, ты всю жизнь по гарнизонам, а она сколько лет уже на войне, и Карлуса под Нарвой лично в плен брала. Даже вмешиваться и «строить» не пришлось. Вопрос возник ровно один — откуда белгородцы знают о её послужном списке? Или надёжа-государь постарался распространить миф о «русской Жанне» в глубинку? Если да, то как?
Этот вопрос она и задала капитану Меркулову, когда они уселись поужинать — прямо на стене, всё равно ведь смеркается, на караул обоим скоро заступать. На ужин у них была краюха ржаного хлеба — к слову, очень вкусно выпеченного — неслабый шмат солёного сала с мясной прорезью, пара луковиц и по кружке взвара из сухофруктов. Уселись под стеночкой на собственных свёрнутых епанчах, достали ножики и начали нарезать снедь ломтиками. Бомбардиры на стенах, дежурившие у пушек, косились на них, но с позиций не гнали.
— Откуда знаем? — с лукавой усмешкой ответствовал капитан, соорудив себе здоровенный «лапоть» из куска хлеба и ломтей сала. — Лет пять, как среди крестьян лубочные картинки про тебя ходят.