— Если завод в Туле поставят раньше, — уточнил Артём. — Не помню, в каком году это было.
— В тысяча семьсот двенадцатом, — ответила Катя. — Завода ещё нет, зато Никита Демидов уже есть.
— К нему, Артём, ты и поедешь, как самый большой спец по ружьям, — сказал командир, закрепляя последний стежок и обрывая нитку.
— Всю жизнь мечтал, — криво усмехнулся снайпер. — Ладно, понял: приказы не обсуждаются, а выполняются.
— Всё, — командир натянул на себя кое-как подшитый кафтан и водрузил треуголку на голову. — Я готов.
— Надо будет ещё предложить чертёж полевой кухни, — сказала Катя. — Дёшево, сердито и солдатам не нужно самим кашу варить у каждого костра… Ну, да, ну, да — кто о чём, а баба о кастрюлях и поварёшках, — не без иронии добавила она, заметив улыбочки товарищей по оружию. — Сами взвоете, когда в поход пойдём.
То, что теперь им ходить в походы Северной войны, не вызывало ни малейших сомнений. Так лучше расстараться, чтобы эти самые походы хоть немного облегчить.
— Гриш, а Гриш?
— Чего тебе?
— А ведь вы не такие, как иные люди. Странные, но хорошие. Приютили, грамоте нас учите, теперь вот на довольствие зачислили, хотя и не положено… Гриша, ну скажи честно, откуда вы?
— Побожись, что никому ни единого словечка!..
— Пред Господом Богом клянусь, что буду молчать об услышанном. На том крест целую! — белобрысая девчонка перекрестилась, достала из-за ворота потемневший, с лёгкой зеленцой, простой медный крестик на шнурке, и действительно поцеловала его.
— Ну, смотри мне, если скажешь кому… Словом, Ксюш, мы из будущего. Из двадцать первого века от Рождества Христова. Я, например, родился в две тысячи десятом году.
Несколько секунд девочка стояла, не шевелясь — пыталась осмыслить услышанное.
— Не знала б тебя, сказала бы, что врёшь… — прошептала она. — Так вот оно что. Вот почему вы — другие…
— И вы нам кажетесь другими, триста лет прошло… Может быть, ты моя прапрапрапрабабушка, кто знает. Странно, правда?
— Не странно, а здорово!.. А каково оно там, у вас? Расскажи! Ну, Гриша!
— Расскажу, конечно. Только не всё сразу, уговор?
— Уговор!..
Визит сразу четверых офицеров лейб-гвардии к государю — дело самое обычное. Но далеко не каждого гвардейца при этом в передней встречает царёв ближник. Алексашка сиял. В прямом смысле: дорогой камзол с широким золотым позументом, пуговицы и пряжки на башмаках с камушками, модный парик, перстни — словом, не человек, а ходячий прилавок ювелира и шелкоторговца. Впрочем, лучезарная улыбка тоже шла в комплекте: узнал сразу, несмотря на смену имиджа.
— Освоились, вижу, — сказал он. — Что пришли вовремя, то хорошо. Но обождать придётся: у государя князь-кесарь Фёдор Юрьевич.
— Ромодановский, — негромко пояснила товарищам Катя. — Это может быть и надолго.
— Да кто его знает, — Меньшиков понизил голос до полушёпота. — Государь князю благоволит, розыскное дело доверил, — и добавил совсем уже тихо, едва слышно: — Старого чёрта лучше не злить. Запомните сие крепко, ведь не раз ещё с ним столкнётесь.
— Лучше бы не сталкиваться, — так же тихо сказал Евгений. — Если, конечно, я правильно понял, что означают слова «розыскное дело».
— Так это смотря с какого конца того дела ты будешь, господин поручик. Хотя… я бы поостерёгся… Присядьте. И правда, Бог его знает, сколько ждать придётся, — Алексашка снова заулыбался и заговорил нормальным голосом.
Но едва гости заняли стулья, как послышались приглушённые голоса и шаги, а затем едва слышно скрипнула металлическая петля открывающейся двери. Князь-кесарь, имевший право заходить в кабинет царя в любое время суток без доклада, уже покидал помещение. Господа гвардии офицеры тут же поднялись на ноги и по въевшейся военной привычке встали по стойке смирно, или «во фрунт», как здесь говорят. По страшной роже, которую скорчил Меньшиков, и его жестикуляции догадались, что что-то сделали не так, и сняли шляпы. Все, кроме дамы.
Фёдор Юрьевич действительно пользовался особым расположением Петра: уж если царь лично ему дверь открывает и отступает с пути, то это многое о человеке говорит. Обладатель уникального титула «князь-кесарь» оказался грузным пожилым дядькой немалого роста, длинноволос и усат, без бороды, но в старорусском наряде. Красное лицо Ромодановского говорило либо о пристрастии к выпивке, либо о гипертонии, либо о совмещении этих двух факторов. Умный, цепкий и недобрый взгляд гостям из будущего не слишком понравился: князь-кесарь изучал их гораздо пристальнее, чем следовало бы.