— В гости? — искренне удивилась Дарья. — Но мне нечего надеть, я не самый лучший гость для праздничного вечера… вот в этом, — она указала на свою «цифру», пусть ушитую по размеру и достаточно новую, но совсем не парадную.
— Стерпят, — отмахнулся государь. — Нынче времена такие. Ну, идёшь? Лазарет на ученика оставишь, парень толковый.
Сердце снова дало сбой. Будь что будет.
— Иду, — сказала она. — Только оденусь, холодно на улице.
— Едем к Апраксиным. Повезёшь нас, больной, а то и правда тебе здесь что-нибудь ампутируют, — добавил он со смехом.
«…аще отписать тебе собирался, брат мой Андрей, что по приезду Государя нашего Петра Алексеевича зело удивлены были и я, и все мои чада и домочадцы. Ибо зашёл в дом наш великий Гость не един, а со свитою, а в свите той пребывали Алексашка Меньшиков да некая девица престранного виду, в мужеском платье. Ты уж видел людей в таковой одежде, они из-под Ругодева с Государевым войском пришли. Подумалось мне сперва, будто снова Пётр Алексеевич с непотребными девками знаться учал, однако девица сия была красоты изрядной, хоть и худа станом, зело скромна и вежество знающа. А Его Величество превеликое почтение к ней показывал, именовал Дарьей Васильевной. За столом вели они учёную беседу о делах лекарских да о деле стекольном. О последнем Государь говорил особо, наказал по весне сыскать знатное место для устроения завода, чтоб стекло выделывать. Тебе, брат мой, великая выгода может быть, ежели сыщешь, где чистый белый песок обретается.
Девица, именуемая Дарьей Васильевной, как сказал Государь, есть сестра иной девицы, Катерины Черкасовой, что Карлуса Свейского в полон взяла. Сколь не сходны сии две девицы, всё ж и такое меж родными сёстрами случается. Одно лишь вызывает беспокойство. Неведомо, отчего Государь столь великое уважение к тем сёстрам показал, видимой причины для оного мало, а о невидимой гадать занятие пустое. Ясно лишь, что не исконным женским способом то уважение добыто, иначе все бы о том давно судили.
На сих словах завершаю письмо своё. Отпиши, согласен ли отыскивать место для завода стекольного.
— Два сапога пара — ты да Васька, — усмехнулся Женя, когда сержант Орешкин изволил явиться в «располагу» — уже за полночь. — Что, опять весь день колдовали над пушками и станками?
— Меня иногда прям подмывает спросить, не попаданец ли наш Вася, — негромко сказал Стас, запирая за собой дверь. — Он как показал мне чертёж большой ракеты, чтоб, как сказал, «выше облака пущать», я охренел. Натурально Циолковский. Но знаешь, Жень, — Стас понизил голос до шёпота, — от того, что сейчас видел у лазарета, я охренел ещё больше.
— Рассказывай, — командир быстро окинул взглядом спящих на своих соломенных лежанках «немезидовцев».
— Иду я, значит, сюда, стараюсь никому глаза не мозолить. По привычке проверил: в окошках лазарета слабый свет, всё нормально. Смотрю — а снаружи у двери двое стоят, разговаривают. Одного я сразу узнал: надёжа-государь. Вторую такую оглоблю попробуй найди. А его собеседник как будто из наших. Я тихонько подобрался, послушал и ушам не поверил. Дашка! Они про какую-то поездку в гости вспоминали и о новой встрече договаривались!
— Фигассе… — опешил командир.
— Погоди, это ещё не всё. Я-то читал, что Петруша баб сразу в койку приглашал, не было у него, видите ли, времени на ухаживания. А с твоей сестричкой он даже не обжимался. Стоят, держатся за ручки, как первоклашки… Что это вообще было?
— Чудо Господне, — буркнул Евгений, холодея от нехорошего предчувствия. — Ладно, я разберусь, что к чему.
На таком фоне спалось командиру очень плохо. К утру ухитрился задремать, чтобы меньше, чем через час, проснуться в крайне хреновом настроении. Ворочаться на соломе не хотелось, потому он тихо встал, оделся, затеплил свечу и занялся документацией. Ведь люди, не связанные с армией, представления не имеют, сколько бумаг требуется для нормального функционирования подразделения. К восемнадцатому столетию это относилось в полной мере, зря, что ли, писари состояли при каждой роте. Они не только составляли ведомости, но и вели архив. У «Немезиды» личного писаря не было, надо было или обращаться к ротному, или вести документацию самостоятельно.
Жизнь в эту эпоху была накрепко связана со световым днём. Сейчас зима, закаты ранние, рассветы поздние, на свечках экономят. Потому активность в городе начиналась в лучшем случае за полчаса до восхода солнца. Раньше этого времени не было смысла куда-то ходить и что-то узнавать. Ночные патрули тоже могли прикопаться, даже если ты гвардейский поручик. Да и с кем разговаривать, если все, кто нужен, благополучно спят либо сами в караулах. Но едва забрезжил рассвет, командир засобирался в лазарет — выяснить, что происходит. Личная жизнь сестры — это одно дело, но если это касается отношений с непосредственным начальством, надо точно знать, к чему всё может привести. И, если потребуется, убедить сестрицу взяться за ум. Дарья далеко не сентиментальная дурочка. Личная жизнь всегда была для неё месте эдак на десятом, потому и замуж до сих пор не вышла. Но она так похожа на маму, что иногда становилось страшно. Особенно после того, что случилось восемь лет назад. Мама была идеалисткой: всех людей, в особенности своих учеников, считала хорошими. Закончилось это, мягко говоря, очень печально.
25
Пётр Матвеевич Апраксин. В реальной истории после нарвской катастрофы и пленения шведами Ивана Трубецкого занял пост Новгородского воеводы. Брат второй жены царя Фёдора Алексеевича — Марфы Апраксиной.