Гай достал из-за пазухи чистую рубаху, найденную в одной из седельных сум, облачил в нее графиню, что было совсем не просто, поднял мертвое тело на руки и понес к скале, из которой бил родник. Он положил свою госпожу у обреза воды, последний раз взглянул в мертвое, но не пострадавшее в бою и по-прежнему прекрасное лицо – глаза графини были закрыты, и она действительно казалась спящей – и начал читать третью заупокойную молитву. Когда спустя минуту Гай произнес последнее «да будет так», уже наступила ночь, но неожиданно вышедшая из-за туч луна – не иначе, как боги приняли его молитвы – осветила вершину Цук Йаар своим волшебным серебром. Теперь графиня уже не казалась Гаю спящей. Он бросил на нее последний взгляд, замешкался было, вспомнив вдруг о Камне Норов, который ему еще предстояло вернуть родичам графини, но, в конце концов, решил, что эту последнюю – во всех смыслах последнюю – ночь, Камень должен оставаться там, где находится теперь, – на ее груди. Гай еще успеет его снять завтра утром, когда они предадут тело графини Ай Гель Нор земле, похоронив в самом подходящем для нее месте, у подошвы холма Цук Йаар.
«Завтра», – решил Гай и, повернувшись, пошел к едва видимой в призрачном свете луны тропе, чтобы спуститься вниз, туда, где, верно, уже ожидали его у разожженного костра товарищи.
Глава 3
ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ
Здесь и сейчас. Настоящее, имеющее место быть
Крепко тесное объятье.
Время – кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас черты его и складки,
приглядевшись, можно снять.
– Нет, – сказал Макс, задумчиво глядя на Лику, которая, взлетев метра на три-четыре, «медленно артикулировала» третью строфу «Степной Феи». Собравшиеся в круг девочки даже дышать перестали, стараясь не пропустить ни одного «слова» из этой чудной, стилизованной под народную, песни, которую так любили во времена Пятого Императора, и которую совершенно забыли, как это часто случается даже с самыми замечательными вещами, уже в правление Шестого. «Пела» Лика замечательно, хотя и слишком медленно. Она старалась показать завороженным этим чудом детям не только общий рисунок строфы, но и ритм «плавных» переходов, когда множество самостоятельных движений образуют одно «длинное», которое профессиональные игроки в Жизнь называют «волной». Особую прелесть танцу Лики придавал легкий и, естественно, нарочитый гегхский акцент.
– Нет, – сказал Макс вслух. – Не так все было.
– Ты о чем? – поинтересовался стоявший рядом с ним Виктор. – Кстати, если после четвертого «слова» разорвать связку и пнуть ногой, покойник даже вспотеть не успеет.
В сущности, Виктор был прав, и в обычном бою Макс так бы и поступил. Лика тоже.
«Возможно, – поправил он себя. – А возможно, что и нет».
В империи его психика работала совсем по-другому, но даже сейчас, на Земле, конфликт между эффективностью и красотой однозначно в пользу первой не решался.
– Жалко песню портить, – сказал он вслух. – Можно допеть строфу до конца и ударить правым локтем в сердце. Результат тот же, но…
– Ох уж эти мне аристократы, – притворно вздохнул Виктор. – Ничего по-людски сделать не можете. Все с подковыркой!
Между тем, пока они обменивались мыслями, Лика успела повторить отрывок трижды – в последний раз под радостные вопли юного поколения, – однако на этом не успокоилась. В качестве маленького презента мужчинам, не заметить внимания которых она просто не могла, королева стремительно прокрутила финальную, грубую и едва ли не непристойную – даже по размытым имперским понятиям – строфу из «Бранного Напутствия». Вышло это у нее, как всегда, великолепно и очень естественно. Органично, можно сказать.
Макс только усмехнулся, но его не могло не радовать то, что в сердце его любимой вернулась музыка – «Und hoeren Sie ja nicht mit Singen auf»[16], – а Виктор, которому, собственно, и предназначался этот хулиганский «воздушный поцелуй», крякнул и тут же включился в игру. Ему только повод дай!
– Ай-яй-яй, королева! – Виктор сокрушенно покачал головой и стал торопливо ощупывать свое лицо. – Я покраснел или это у меня приливы? Здесь же дети, ваше величество! Как можно?!
– Йейра эй, ша жай тсазаш! – вступилась за обожаемую тетушку Нор Яаан Шу.
– Говори по-русски! – немедленно отреагировал Виктор. – Пожалуйста, – добавил он после полусекундной паузы, изобразив на лице строгость.
– Оставьте ваших глупостей, папаша, – так же мгновенно отреагировала Яна, послав отцу ехидную улыбочку. Не дословно, но где-то так.
– Так, – согласился Виктор и, скосив глаза на Макса, прокомментировал вполголоса: – Какова!
В его голосе звучала неподдельная гордость.
– Вся в тебя, – улыбнулся Макс.
– Ну не скажи. – Виктор снова посмотрел на дочь. На него она, действительно, была похожа не больше, чем, скажем, на Макса. Вылитая Йфф, разве что уже сейчас, в свои десять лет, Яаан Шу была сантиметров на пять-шесть выше матери.
– Так о чем мы говорили?
– О нашем, о девичьем, – ответил Макс, любуясь Ликой, которая делала вид, что не замечает возникшей дискуссии. – О Зускине.[17]
Реплика получилась очень удачной, во всяком случае, первая ее часть. Ему даже самому понравилось, как точно он передал фирменную «Федину интонацию».
17
Зускин Вениамин Львович (1899–1952) – артист театрам кино. Народный артист РСФСР (1939), лауреат Государственной премии СССР (1946).