Табита подсчитывает — секунды, укусы, число яблок — пока на её коленях не набирается семь. Когда она берёт у Амиры восьмое, первые семь рассыпаются в песок.
— Похоже, все дело в наложенных на меня чарах. — Табита задумчиво стряхивает песок с мехового плаща. — Я заколдована семёркой, а ты — единицей. Забавно, да?
Улыбка у Амиры напряжённо-рассеянная. Табита лишь через мгновение понимает, что та следит за тем, как ветер, подхватив песок, гонит его вниз по склону.
Поздняя осень похрустывает зимним льдом, гору из стекла одевает алмазный иней. Днём Амира смотрит, как редеющие ухажёры соскальзывают по склону, а Табита сидит рядом, кутаясь в свой мех. Ночами Табита неспешно ходит кругами, и они говорят обо всём на свете, кроме стекла и железа. Табита ходит, а Амира разглядывает её закованные ноги, но всегда отводит взгляд прежде, чем это становится невежливым. Ремешки перекрещиваются, как у сандалий, до самых щиколоток, и между ними проглядывает почерневшая кожа, искореженные пальцы, корки и шрамы.
Однажды утром Амира, проснувшись, удивляется теплу и видит, что накрыта меховым плащом Табиты. Испугавшись, она чуть не вскакивает на её поиски — неужели ушла? неужели бросила? — но Табита быстро возвращается, растирая худенькие руки, дуя теплом на пальцы, и Амира не успевает сделать ничего непоправимого.
— Зачем ты отдала плащ? Забери его! — в ужасе восклицает она.
— У тебя во сне посинели губы, а двигаться тебе нельзя…
— Ничего страшного, не волнуйся… — Услышав отчаяние в голосе Амиры, Табита прекращает наматывать круги и останавливается, как вкопанная. Неохотно она забирает мех и снова набрасывает его на себя. — Мне помогают не замерзнуть яблоки… или сама гора, не знаю.
Табита, похоже, не верит.
— Но на тебя даже смотреть было холодно…
— Наверное это как с твоими ногами, — слетает с языка у Амиры. — На них даже смотреть больно, а ты всё ходишь.
Пристально посмотрев на неё, Табита принимает яблоко.
— На них и ходить больно. Правда, — она переводит взгляд на яблоко и, понизив голос продолжает: — в последнее время всё меньше и меньше.
Она откусывает и начинает жевать.
— Я думала, ты ушла, — тихо признаётся Амира.
Табита приподнимает бровь и сглатывает.
— Без своего плаща? посреди зимы? — хихикает она. — Амира, ты мне нравишься, но… — «Не настолько» так и не слетает с языка, потому что отдавало бы ложью. Она откашливается. — Это было бы глупо. И в любом случае, я бы не ушла, не попрощавшись. — Неловкая пауза. — Впрочем, если ты от меня устала…
— Нет, — тут же горячо разуверяет её Амира. — Нет.
Идёт снег, последние ухажёры, ворча, разъезжаются из лагеря по домам. Теперь Табита, не боясь, что её увидят, ходит вокруг трона не только ночью, но и днём.
— Теперь до весны не вернутся, — улыбается Амира. — Правда, потом, как только дни станут длиннее, будут усердствовать до самой темноты. Видимо, чтобы наверстать упущенное.
Табита хмурится и, пользуясь тем, что разговор свернул на близкую тему, на ходу спрашивает:
— Сколько зим ты здесь провела?
— Три, кажется, — пожимает плечами Амира. — А ты сколько зим провела в своих башмаках?
— В этих — первая, — Табита призадумывается, — но перед ней были ещё три.
— Ясно, и она последняя?
Табита усмехается.
— Нет, — хохотнув отвечает Табита. — Всего их семь, и эту я сносила только наполовину.
Амира с пониманием кивает:
— К весне наверное износишь.
— Хорошо бы. — Табита снова принимается кружить.
Зима с оттепелями уходит, мир пахнет подтаявшим снегом и мокрым деревом. Табита отваживается спуститься к подножию стеклянной горы за подснежниками и вплетает их тёмные волосы Амиры.
— Они словно звёзды, — шепчет Табита, и в Амире что-то трещит и трескается, будто лёд на суку.
— Табита, уже почти весна.
Табита, сосредоточено плетя хитроумную косу, отделывается мычанием.
— Я бы хотела, — Амира глубоко и тихо вздыхает, — хотела бы рассказать тебе историю.
Табита приостанавливается. Затем, снова принимаясь за косу говорит:
— Послушаю с удовольствием.
— Не знаю, хороший ли я рассказчица, — добавляет Амира, крутя и крутя в руках золотое яблоко, — но почему бы не попробовать?
Жил-был когда-то один богатый король, и судьба не подарила ему ни одного наследника мужеского пола, только чересчур красивую дочь. Настолько красивую, что мужчины невольно норовили коснуться её в коридорах и преследовали до двери покоев. Настолько красивую, что слова страсти неудержимо и безостановочно срывались с их уст, подобно бриллиантам и жабам. Сжалившись над поклонниками, король отвёл дочь в сторону и молвил: