Алкоголь поднял Эдема на ноги.
— Если у меня не было ни одного процесса, на котором я мог бы чувствовать себя Перри Мэйсоном, может, я добился успеха в чем-то другом? — Эдем покачал головой. — У меня было тринадцать женщин, но где же дети с моими глазами, которые будут любить, мечтать и не сдаваться? Где город, который я построил? Где сад, который я вырастил? Где библиотека, носящая мое имя?
Телефон продемонстрировал чудеса бестактности, завибрировав снова. Эдем развернулся к фотографии на стене — незнакомой двухэтажной постройке с голубым фасадом, — позволяя Артуру отвлечься на звонок. Артур оказался немногословен. Телефонный разговор был коротким и завершился обещанием вполголоса: «Бегу».
— Если хочешь, побудь здесь: я скоро вернусь. Или закрой плотно дверь, если захочешь уйти. Ваш телефон в палате, в тумбочке. В принципе, я не вижу серьезных причин держать тебя в больнице, разве ты сам захочешь отдохнуть на больничной койке.
Эдем кивнул. Артур допил коньяк из бокала, бросил в рот две виноградины и остановился на пороге.
— В жизни приходится ходить по тем картам, которые есть на руках. Надо принять это, чтобы игра имела смысл, — сказал он перед тем, как скрыться за дверью.
Эдем наполнил снифтер.
— За теплые дни уборки винограда, — поднял он последний тост.
Он не знал, куда себя девать. Раньше его спасал офис, где личные проблемы легко вытеснялись рабочими. После сегодняшних событий рабочее стало личным — и офис перестал быть дарящим забвение островком. Оставаться в больнице наедине со своими мыслями было глупо. Ехать в квартиру, где от пустоты аж звенит, отвратительно. Эдем понимал, что пора стать под душ и под струями воды пересмотреть свой сценарий того, как бы он хотел прожить последние месяцы, пока болезнь, вступившая в активную стадию, не вложит его в постель — тихо отходить в вечность.
А хочет ли он вообще умереть в постели?
Эдем закрыл коробку с конфетами, перевернул рюмки и заткнул бутылку. Сначала хотел унести коньяк с собой, но потом решил: в последние месяцы жизни нужно пить не то, что есть, а то, что любишь. Эдем предпочел пьянеть от виски.
Дверца сейфа оставалась приоткрытой. Эдем вернул бутылку на место — на случай, если Артур вернется в кабинет не сам. Располагая ее между фотоаппаратом в чехле и набором покера, Эдем обнаружил в глубине сейфа треугольный сверток из больничного полотенца. Очертания были очень четкими, и Эдем не удивился, когда обнаружил в свертке пистолет.
Артур принадлежал к тому типу людей, в чьих сейфах ожидаешь найти оружие. Для них это — не средство самозащиты, а игрушка, как и ее незаконное хранение — щекочущая нервы игра.
Эдем спрятал пистолет за пояс, вернув в сейф только смятое полотенце. Он не мог бы ответить на вопрос — зачем ворует у друга оружие. Возможно, потеряв контроль над своей жизнью, Эдем хотел чувствовать, что контролирует смерть.
1.7
В лифте на третьем этаже к Эдему присоединилась группа интернов: четверо девушек в халатах, чей юный смех он услышал еще до того, как открылась дверца, и мальчишка, скрывавший за телефонный экран свое неудобство от гендерного дисбаланса. Эдем вспомнил себя в таком возрасте — у него не было телефона, чтобы нырнуть туда в обществе девушек, поэтому оставалось либо провалиться сквозь землю, либо стать душой компании. До появления в его жизни Инары Эдем практиковал первый вариант.
Почему он снова вспомнил о ней — раньше мог неделями не вспоминать? Пара на летней сцене в Мариинском парке задела струну, которой уже давно никто не касался пальцами.
Лифт дополз до первого этажа. Эдем пошел не попрощавшись. Впрочем, его друг был не тем человеком, для которого важны условности.
Смех интернов смешался с шумом оживленного холла. Эдем лавировал между людьми, у каждого из них был свой повод не торопиться. Не рассчитав, он врезался в невозмутимого санитара — и в тот же миг вдруг у раздвижной двери увидел ее.
Женщина с рыжими волосами в персиковом костюме и с такой же персиковой сумочкой в руке выходила из помещения. В этом царстве белых одежд она казалась сгустком огня. Ее туфельки на низком каблуке отмеряли равные расстояния, и только раз шаг оказался чуть длиннее — когда нога должна была ступить на место соединения плиток. Эдем не видел ее лица, но решил: этой женщиной может быть только Инара. Ее походка, ее волосы, ее телосложение, ее вкус в одежде, ее привычка не наступать на трещины в асфальте, а может, и этот тонкий ручеек парфюма, оставленный среди толпы, — только ли он пригрезился Эдему? — тоже принадлежит ей.