Саатчи набрал воздух, чтобы возразить, но ничего не сказал: он сразу осознал, что может вырыть ему самому себе. Он сел на место и сделал вид, что рассматривает бумаги, которые взялись неизвестно и откуда.
Я в свою очередь развернулся к присяжным.
— Я оказался человеком, который стоит на мосту и смотрит на мчащуюся под ним вагонетку. К рельсам привязаны пять человек, а рядом со мной толстяк, столкнув которого я могу остановить вагонетку и спасти пятерых. Десятилетиями можно было бы спорить, как я должен поступить: толкнуть толстяка или отказаться от каких-либо действий, если бы не один нюанс.
Решающий аспект.
Этот толстяк и есть тот вор, который пустил эту вагонетку под откос. Президент, в теле которого я находился, решил ради своих целей уничтожить десятки невиновных. Поэтому в этой ситуации у меня уже не было выбора. Мое воспитание, мои принципы и вся история человеческой морали ведет к тому, что я обязан толкнуть вора под вагонетку и этим спасти невинных. Поэтому, оказавшись у взрывного устройства за пять минут до того, как я покину его тело, у меня не было другого выбора, кроме как толкнуть этого толстяка.
Я завершил и сел на место, не поднимая глаз ни на судью, ни на присяжных. Слышен был только шорох бумаг на столе судьи и цоканье ножа — это агрессивный подросток перебирал острием между пальцами.
— Ну что ж, — сказал судья. — Думаю, что мы выслушали все аргументы и контраргументы. Настало время заключительного слова. Традиционно начинается истец. Вам нужно дополнительное время для подготовки? Ответчик провинился вам одну уступку.
— Я бы предпочел использовать эту уступку по-другому: поменять очередность выступлений. Пусть ответчик выступает первым, — предложил я и увидел, как вспыхнул Саатчи.
— Ваша честь, это не равнозначный обмен! — Джин подскочил к судье и заговорил вполголоса — и тот скривился от очевидного нарушения этикета. — Истец предлагает нарушить базовый принцип судопроизводства: защищающийся говорит последним.
Я не спеша приподнялся и размеренным шагом подошел к судейской кафедре.
— У ответчика было сотня лет подготовиться к тому, что кто-нибудь из людей захочет расторгнуть заключенный с ним договор. У меня же только два часа после моего появления здесь и перед заседанием. Мое предложение справедливо.
— Так возьми дополнительное время, — возразил Саатчи.
— Сотни лет?
— Хватит! — судья встал, голос его заполнил весь зал, а тьма в его глазах стала еще глубже.
Даже присяжные затаили дыхание.
— Высший справедливый суд считает справедливым требование ответчика. Объявляю перерыв. После нее перейдем к заключительному слову. Если мы спорим о пяти минутах, то и оно пусть будет коротким. Присяжные могут остаться на местах.
И он наконец ударил молотком.
Заключительное слово. Соль в коронном блюде, единственная скамейка в тени каштана на залитой жарой площади, бегунец в молнии теплой зимней куртки, соло скрипки на перроне вокзала. Кульминация специальности. Иногда именно для него становятся адвокатами. И оказавшись на смертном одре, глядя в глаза вечности, мы вспоминаем любимых, несбывшихся мечты — и заключительные слова.
Так бы и было, если бы я родился в стране, где правосудие работает и заключительное слово что-то значит. Но мы не выбираем почву, в которую опускают семена. Поэтому, очутившись на смертном одре, я не найду ни одного заключительного слова, о котором хотелось бы помнить.
Если таковым не окажется это.
Заключительное слово в самом большом суде, на котором мне приходилось бывать, с самой большой ставкой, которую мне приходилось ставить на игровой стол.
Судебный исполнитель провел меня в комнату, соседнюю с залом заседаний. Его коллега сопровождал Саатчи. Прежде чем исчезнуть за своей дверью, джин нашел меня взглядом и — показалось мне — подмигнул.
Комната оказалась круглой, как юрта. Точно по центру — столик на высокой ножке, на нем — стопка чистой бумаги и тонко заостренные карандаши. Заполнены серыми фолиантами шкафы от пола и до потолка. Стулья нет. Разве он нужен в месте, где не чувствуешь веса собственного тела? Чего мне не хватало — это окна. Не для нового пейзажа в свою коллекцию — в такие минуты не важно, куда оно выходит, достаточно, чтобы был виден краешек неба.
Я взял карандаш. Прямоугольник с длинным подоконником. Термометр с наружной стороны. Стрели тополь. Веревка для белья — от дерева до балкона. Силуэты других многоэтажек. Таков был вид из моего окна в тот день, когда я получил свой дом. И, конечно, бескрайнее небо.