Я бросил последний взгляд на присяжных, выстроенных в очереди на выход — кто-то из них оказался сегодня на моей стороне — и двинулся по Саатче.
Мы снова были в коридоре неслышной двери. Саатчи шел впереди в только ему известном направлении.
Я победил, но не гордился победой. Никогда мне не приходилось выступать в суде против друга. Саатчи не был мне другом, но между нами существовала сверхтонкая вязь отношений, для которой еще не придумали определения, и она, как на припоне, удерживала меня от наслаждения победой.
Пока мы добрались до входа в комнату джина, нас трижды чуть не свалили с ног. Но приглашать меня в свое жилище еще раз Саатчи уже не собирался.
— Не прощаюсь, — заявил он.
— Так мы еще увидимся? — удивился я.
— Конечно. Даже я еще не рассказал тебе анекдот. Хотя, справедливости ради, в следующий раз я не успею его кончить.
Если бы не ласковое выражение лица Саатчи, мало походившее на проигравшую в суде сторону, можно было подумать, что джин угрожает.
— Почему же не успеешь?
— Потому что времени всегда не хватает, — сказал Саатчи. — Но я расскажу тебе концовку, — и прежде чем я успел возразить, произнес, загибая пальцами кавычки: «Ты же сам сказал: у меня есть Эдем».
Он постучал по голове, давая мне понять, что эту ерунду стоит запомнить. Но меня смутило несколько серьезнее, чем анекдот.
— Один вопрос, — я поспешил задать его до того, как джин снова щелкнул пальцами.
— Давай.
— Ты говорил, что из-за меня погибнут. Но контракт разорван, я возвращаюсь в свое тело. Теперь этого не произойдет?
Саатчи поправил воротник моей рубашки, как делают старые друзья, которым позволено прикасаться к деталям твоего гардероба. Его губы коснулась грустная улыбка.
— Я был неправ, сказал со злости. Никакой твоей вины в этом нет.
— Так ничего не случится?
— Произойдет. Но с этим, к сожалению, ты ничего не сделаешь.
Клац.
5.14
Я оказался во мраке и еще несколько секунд пытался понять: этот свет погас или я успел переместиться в другое, очень темное место? Вытянул руки и наткнулся на холодную кафельную стену. Из-под двери пробивалась полоска света. Когда глаза привыкли, я разглядел умывальник и унитаз.
В Саатче однозначно было чувство юмора — спустить меня с небес в туалет. Но, с другой стороны, туалет — лучшее место в доме, чтобы собраться с мыслями. Я присел на краешек унитаза. Сегодня я выиграл суд, атаковав идею планирования, но теперь мне нужно распланировать остаток дня.
Джин перехватил меня в лифте, когда я ехал на встречу с Артуром.
Артур. Только сейчас догадка, осенившая меня в доме бизнесмена Шевченко, наложилась рамкой на картину поведения Артура, которую я наблюдал из чужого тела. Замок сейфа щелкнул, зажужжали стальные засовы, открывая тяжелую дверь, а за ней лежал ответ на вопрос: зачем он выдавал себя за моего друга.
Я нащупал кран и подставил лицо под струю холодной воды.
Где-то там, в центре стадиона, лежит взрывное устройство, о котором нужно срочно сообщить полиции. Это первоочередная задача. А уже потом я подумаю о том, как заставить следователей сделать дактилоскопию президента, он, то есть я, оставил под сценой немало отпечатков.
Выяснять отношения с Артуром будем потом, решил я и открыл дверь туалета. И в тот же миг мой план вспыхнул, как соломенная избушка.
За рабочим столом, на котором выстроились две колонны больничных бюллетеней, с ручкой в руке сидел Артур. Теперь он уставился на гостя, внезапно вышедшего из его туалета. Милый Саатчи вернул меня туда, куда я шел до последнего его явления, — в кабинет Артура.
Оцепенение прошло, и я не придумал ничего лучше, чем шагнуть назад, закрыть дверь, постучаться и снова выйти из туалета в кабинет.
— И как давно ты там? — Артур отложил ручку и с улыбкой принялся грызть ноготь; так стоят в зоопарке перед клеткой с жирафом. — Полиция тебя уже замучилась искать, подозревая в похищении ребенка. Только не говори, что все это время ты прятался здесь. Ребенок тоже в туалете?
Все в этой сцене казалось ненастоящим. Как будто двое худших выпускников театрального училища решили поставить Шекспира. Еще никогда Артур не казался мне таким чужим.
Что ж, вероятно, пора сбросить маски.
— Ребенок уже давно в приюте, — я пересек комнату и остановился у фотографии в рамке. Я видел ее сотни раз, но никогда не думал, что же на ней изображено. Теперь я знал. — Вот в этом, — я постучал пальцем по стеклу.