«На жалком теле фитилек…»
На жалком теле фитилек —
летает смертный мотылек,
и огоньком полета
его сжигает кто-то.
Летает в поле мотылек,
и утоляет уголек
его слепого тела —
пространства и пределы.
Куда как мал и недалек,
ежесекундный мотылек,
что за собою ты повлек,
охваченный полетом,
как луг с его болотом,
как лес и дол и неба потолок?
«Волн качаются весы…»
Волн качаются весы.
Дна качается завеса.
Вот уже коснулся леса
звук летающей осы.
От береговой косы
до полдневного курорта
всё идут вполоборота
дюн песчаные часы,
будто их туда завел, запутал кто-то.
«Бездонный дождь на улице бездомной.…»
Бездонный дождь на улице бездомной.
Зачем встречались сумерки на ней?
Зачем встречались люди и безмолвно
шли — каждый по отдельной стороне?
Была, быть может, некая надежда,
ну, где-нибудь на улице другой,
и дождь стоял слепой преградой между
прохожим и надеждой дорогой?
Но даже если не было надежды,
как — у дождя — ни проблеска, ни дна,
то все ж она была когда-то прежде
надежда сокровенная одна.
«В Перове стояли дымы…»
В Перове стояли дымы.
И дым, состоящий из тьмы,
блистал под луною своими пустыми боками,
как столп соляной, как колонны шлифованный
камень —
вот так исчезали из нашего прошлого мы.
Так душ неизбежная связь,
что правит житейским содомом —
она исчезает, виясь,
как дым между небом и домом.
Воспоминания о смерти
1. Воспоминания о смерти
«Вне душ. Вне вех. Прошел тот век…»
Вне душ. Вне вех. Прошел тот век,
что рифмовался с человеком.
И мы живем уже поверх
того, что было нашим веком.
А в этом умираем без помех.
«Наш век жесток и в верованьях крут…»
Наш век жесток и в верованьях крут.
Но даже в нем хотелось бы остаться,
когда по нашей улице идут,
окончив подневольный труд,
красавицы и святотатцы,
и между ними там и тут
все дети кружатся, выкрикивая святцы.
«Я бы жил совсем иначе…»
Я бы жил совсем иначе.
Я бы жил не так.
Не бежал бы, сжав в комочек
проездной пятак.
Не толкался бы в вагоне,
стоя бы не спал.
На меня б двумя ногами
гражданин не встал.
Я бы жил в лесу усатом,
в наливном саду
этак в тыща восьмисотом
с хвостиком году.
И ко мне бы ездил в гости
через жнивь и гать
представитель старой власти
в карты поиграть.
«В продолжении рода спасенья себе не ищи…»
В продолжении рода спасенья себе не ищи:
нищету своей памяти ты завещаешь
потомкам —
и не видят они, как ты медленно таешь
в ночи —
на глазах исчезают, окутаны временем
тонким.
Никого не вини. Никому не печалуйся в том.
Одиноким виденьем становится жизни истома.
А кругом — тот же скарб, тот же скрип
у дверей — тот же дом,
тот же скверик с детьми перед окнами
зримого дома.