— Когда это было?
— В субботу, двенадцатого июня. За неделю до…
— До чего?
— Ваша честь!
Беатрис успела схватить молоток еще до того, как Стэнли заговорил.
— До чего, Бак?
— Ваша честь!
Молоток стучит.
Я знала, что это произойдет, но не думала, что так сразу. Надеялась, что мне удастся задать хотя бы пяток вопросов до того, как судья с обвинителем начнут применять силовые приемы. Но я готова. Я все спланировала заранее. И намереваюсь заткнуть рот обоим оппонентам.
— До чего, Бак?
— Ваша честь!
Беатрис наклоняется ко мне, но я не оборачиваюсь. Я не свожу глаз с Бака.
— Адвокат! — рявкает она. — Поступило возражение.
— Я его не слышала, ваша честь. До чего, Бак?
Беатрис стучит молотком и тычет им же в Бака:
— Свидетель должен молчать. Адвокат, у мистера Эдгартона возражение.
Она шумно дышит, а я оборачиваюсь к ней:
— Нет, ваша честь. Никакого возражения не поступало.
Я указываю на протоколиста. Глаза у него вылезают из орбит, но он продолжает печатать.
— По-видимому, возражение есть у вас, судья. Так выскажите же его.
Когда я снова смотрю на нее, рот у нее открыт — она словно готовится запеть оперную арию.
— Давайте же, судья. Внесите свое возражение в протокол. И мы попросим, чтобы высшие инстанции его рассмотрели.
Намека на апелляционную комиссию Беатрис снести не может.
— Одну минутку, адвокат!
— Нет, судья. Сейчас не ваша очередь. Мой свидетель дает показания, и я должна задавать ему вопросы. Прервать нас не имеет права никто, даже вы, если только этот человек… — я тычу ручкой в сторону Стэнли, и тот отступает на шаг, — не выскажет своих возражений. Членораздельных!
Теперь и у Стэнли рот нараспашку. Может, им надо петь дуэтом?
— Обвинитель — он, а не вы, судья. И высказывать возражения входит в его обязанности. «Ваша честь» — это не возражение. Этих слов нет в правилах допроса свидетелей. Если обвинитель не может обосновать свое возражение, судья не имеет права его принять.
Молоток застывает в воздухе. Беатрис, по-моему, с удовольствием опустила бы его на мою голову.
— А если вы не принимаете возражения, то этот человек, — указываю я на Бака, — продолжит говорить.
Бак поднимает голову, а я оборачиваюсь к присяжным. Они не сводят с меня глаз.
— В конституции сказано, что Баку Хаммонду должно быть предоставлено слово.
Стэнли продолжает стоять, но ничего не говорит. Беатрис кладет молоток на стол.
Я принимаю это за разрешение продолжать.
— Давайте вернемся к нашему разговору, Бак. Пока у нас еще есть эта возможность.
— Довольно, адвокат! — Беатрис снова стучит молотком. — Еще одна ремарка от вас, мисс Никерсон, и я вам устрою перерыв. Причем длительный.
Я не обращаю внимания ни на Стэнли, ни на Беатрис, ни на протоколиста. То, что сейчас происходит, касается только Бака и присяжных.
— Что Гектор Монтерос сделал с Билли?
В наступившей тишине присяжные смотрят то на пюпитр с фотографией, то на Бака.
— Забрал, забрал его с пляжа. — Бак вцепляется в подлокотники кресла. — Сделал ему больно.
— Как?
Некоторые из присяжных тоже вцепляются в подлокотники кресел. Они больше не хотят слышать эту историю, тем более из уст отца мальчика. Одного раза было более чем достаточно.
— Он… делал ужасные вещи, а потом… убил Билли.
— Как он убил Билли?
Бак опускает голову.
— Можете не торопиться, — говорю я Баку.
Чем больше времени он проведет в свидетельском кресле, тем больше вероятность справедливого решения. Для меня его муки очевидны, его горе — вот оно, здесь. Но я не знаю, чувствуют ли это присяжные. По их лицам ничего нельзя понять.
Бак поднимает глаза на присяжных.
Мы репетировали это. Не для того, чтобы прозвучал нужный ответ. Просто сначала Бак вообще не мог отвечать на этот вопрос. Он не мог произнести это вслух. И теперь он проговаривает все быстро, чтобы не запнуться.
— Он связал Билли металлической проволокой… — Бак складывает руки — запястье к запястью. — Запястья и лодыжки. И заткнул ему рот.
Это все, что Бак может ответить. Для него это предел.
— А что вы, Бак, сделали с Гектором Монтеросом?
— Ваша честь, прошу вас! — возражает Стэнли. — Присяжные видели видеозапись. Они слышали показания начальника полиции. Им известно, что сделал обвиняемый.
Это возражение — всего лишь очередная уловка, очередная возможность высказаться.
Беатрис смотрит на меня и, когда я встречаюсь с ней взглядом, морщится. Я едва сдерживаю усмешку. Она не посмеет запретить Баку рассказать присяжным, что он сделал. И никакая апелляционная комиссия не одобрит такого запрета. Стэнли это известно, и Беатрис тоже.