«Вот забрались куда, — подумал младший лейтенант. — Живут себе, как бухарские котики. Лафа!» Ему захотелось своими глазами увидеть людей, обладающих единственным в своем роде правом безмятежно спать даже среди бела дня.
Его никто не встретил и не окликнул. Он сам остановился, заметив за землянкой девушку-бойца, безуспешно пытавшуюся поднять свалившийся на землю шест. Она не видела Синельникова и не слышала его шагов: шест занял все ее внимание. Он поднимался, он не стоял там, где ему положено было стоять, и под тяжестью провода снова падал. А девушка, отдышавшись и утерев ладошкой пот со лба, опять склонялась и силилась поднять шест.
Когда он повалился, может быть в десятый раз, она решила отдохнуть подольше, шагнула в сторону, подняла глаза и, встретив взгляд Синельникова, не растерялась и не сконфузилась, а с усмешкой бросила:
— Чего стоишь?! Помог бы…
Растерялся Синельников от ее звонкого, сломавшего тишину, голоса и, вместо того, чтобы поспешить на помощь, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Очень уж неожиданной была эта встреча, и девушка казалась необыкновенной. Смотрела на него смело, в упор, словно говорила: «Пусть маловато у меня сил, а все равно никого не боюсь».
Шест был тяжел. Семен и то с трудом водрузил его на место, вкопал поглубже, прижал камнями и спросил:
— Так сгодится?
— Сгодится, — ответила она решительно, поправила ремень и отряхнула юбку, потом коснулась пальцем прически. — Вы из артиллерийского полка? (Поскольку дело было сделано — шест на месте, она сочла, видимо, нужным отдать дань уважения субординации и перешла на «вы»).
— Угу. А вы?
— Мы тоже. Мы тут с Раисой. Одна дежурит, другая отдыхает. Трех положено, но третьей нет. Вот так и маемся… Спасибо вам.
— А вас как звать?
— Меня? Зачем вам? Зоей меня зовут. Ну, до свидания. Пойду Райку будить. Заглядывайте.
Семен понял, конечно, что «заглядывайте» не означало приглашения, однако заглянул, так как в приглашении не нуждался. И с тех пор стал заглядывать всякий раз, когда выпадало удобное время, то есть на батарее было тихо и можно было твердо надеяться, что начальство внезапно не нагрянет. Вытирал ветошью сапоги, подшивал не очень белый, но чистый в общем подворотничок и, напевая что-нибудь, быстро шагал в усыпанную многоцветьем лощину, к землянке у тополей.
Его тянуло туда, он думал об этой землянке, она казалась ему иным миром, не похожим на тот, в котором он в последнее время жил и к которому привык. И этот привычный мир становился лучше, потому что не казался бесконечным и неизменным изо дня в день. Теперь из него можно было хоть ненадолго уйти. И Семен однажды удивился, что до сих пор жил, не заглядывая в тот удивительный мир, не встречаясь с Зоей, не видя ее лица, ее глаз и губ, в которых не было ничего приметного, но без которых не было бы Зои.
Они гуляли по разноцветью, если у Зои выдавался свободный час; если же она дежурила, Синельников сидел возле нее в землянке, устроенной обычно: два топчана, стол, сколоченный из снарядных ящиков. Не совсем привычными были чистота, аккуратно застланные, а не заваленные шинелями и вещмешками постели, накрытые белой тряпкой котелки, два зеркальца и открытки на стене.
Синельников сидел и молчал, чему сам немало удивлялся, а Зоя, подперев кулачками подбородок, рассказывала о своей родине, о родителях, о знакомых парнях и подружках, о первом дне войны. Все близкие и всех волнующие темы!
Временами Зоя настороженно замолкала, дула в трубку, окликала то «Ясень», то «Ниву», то «Зиму», то еще кого-нибудь и, убедившись, что ее слышат, успокаивалась.
Наушников у нее не было: для фронтовых телефонистов наушники — роскошь. Их заменяло простейшее устройство, состоящее из бечевы или тесемки, привязанной к трубке. Бечева или тесемка, образующая петлю, обхватывала голову так, чтобы трубка была прижата к уху. Сиди и слушай, а руки свободны. Телефонист мог писать, шить, чистить оружие, за дежурство он мог сделать многое, даже вздремнуть невзначай. И многое делал, когда фронт молчал и линия работала исправно, по крайней мере, успевал настрочить письма родственникам и знакомым.
Так проходили часы. И дни проходили бы так же, если бы Синельникову не надо было возвращаться на батарею.