— Мне нужен начальник продовольственного склада. Пойдете?
Старшина вытянулся:
— Нет, товарищ капитан. Если можно, не пойду… Не могу я без батареи.
Заместитель командира полка прибыл проверить, доставлено ли зимнее обмундирование, все ли получили что положено. Ватолину полагались теплое белье, валенки, стеганые штаны, шапка, шерстяные перчатки, меховой жилет и полушубок. Полушубок и валенки он ни разу не надел — морозило, по его понятию, самую малость. Только осмотрел их и вздохнул: «В училище бы такие, в карауле стоять».
А жилет носил с удовольствием. Выходил в нем на воздух до завтрака, днем и с наступлением сумерек. Смотрел, как садилось солнце и редко-редко поднимались струйки трассирующих пуль, вспыхивали ракеты. Вернувшись в штаб, расстегивал жилет и, выставив наружу белый пушистый мех, засунув руки в карманы, шагал из угла в угол, обмениваясь с Сахно репликами об ожидаемых новых орудиях и пополнении личного состава.
Орудиями пополнение, по заявлениям полкового начальства, находились в пути к ближайшей железнодорожной станции. А от этой «ближайшей» предстоит еще добраться своим ходом до не такой уж близкой линии фронта. Когда-то что-то будет… А пока одно занятие — ничего не делать и стараться ни о чем не думать, потому что думы лезут невеселые. Например, такая: «Что бы сейчас сказал Синельников? Сказал бы: «Кому война, а кому хреновина одна». Сказал бы беззлобно, имея в виду не «окопавшихся в тылу прохиндеев», а самого себя…
Пользуясь передышкой, Ватолин побывал в стрелковом полку. Командный пункт располагался теперь в блиндаже большего размера. За столом на месте хмурого лысеющего капитана сидел незнакомый старший лейтенант.
— Погиб Николай Петрович, — ответил на немой Костин вопрос майор Кормановский. Продолговатые глаза его ввалились, скулы почернели. — Рад видеть вас невредимым… Разбит, говорите, дивизион? Помочь не можете? Поможете, куда вы денетесь — все впереди… Чайку попьем? Не хотите? Ладно. Тогда пойдем в батальон, я туда собираюсь.
Над траншеями посвистывали пули. Редко, но посвистывали. Случалось, и гранаты рвались в траншеях. Потерь, правда, было немного, но главным образом потому, что терять было некого: во всех батальонах людей набиралось как раз на одну роту. Новое обмундирование на бойцах уже не было новым. Валенки у некоторых прожженные, обгорели и полы шинелей, и нахлобученные, потерявшие форму шапки.
Снег кругом черный, с рыжими подпалинами. И холодно не только в траншеях, но и в укрытиях. Ватолин вспомнил, что летом, в жару и дымный смрад, слышал, как кто-то тихонько напевал: «Бьется в тесной печурке огонь…», и он нисколько этому не удивился. Теперь, бы очень удивился, услышав пение хоть кого-то из сидевших у печурок. Бойцы молчали, дымили самокрутками и поеживались: бьющийся в печурке огонь согревал лишь протянутые к нему руки.
— Заглядывайте, Константин Сергеевич, — прощаясь, сказал Кормановский. — Обсудим план наступления. Штаб дивизии требует дать наши соображения. — И, помедлив, добавил: — А без вас какие соображения…
Из состояния тягостных раздумий и ожидания Ватолина вывел вызов к майору Машковце-ву: «Что-то будет!» Майор поздоровался кивком и, указав на стул, спросил:
— О новом ордене слышал? Орденом Отечественной войны называется.
— Слышал, читал.
Машковцев встал и протянул руку:
— Ты награжден этим орденом. Поздравляю.
— Служу Советскому Союзу.
— Многие награждены. Заруднев и Плотников посмертно. Лебеденкову — медаль «За боевые заслуги».
Заложив руки за спину, майор прошелся До двери и обратно.
— Я зачем тебя вызвал… Едет к нам командир дивизиона. Из госпиталя. Боевой, под Москвой воевал. Приедет — сдашь дела, а сам батареей покомандуешь.
Костя не удивился и не обиделся, почувствовал даже нечто похожее на облегчение: прибудут совсем незнакомые командиры батарей, надо к ним привыкать, командовать ими, посылать на рожон, а они, глядишь, и не моложе его и опыта у них не меньше, наверняка больше. Трудно будет ими командовать, как трудно, почти невозможно было приказывать Хабарову и Долгополых. Пусть приказывает боевой, воевавший под Москвой комдив. Одна лишь мысль мелькнула: «Понравится ли новичок Кормановскому?» Тут же одернул себя: «А какое мое дело! Я теперь, может, и не увижу Кормановского, вот это плохо…»
Ватолин вспомнил изречение Синельникова: «Чем ниже стоишь, тем легче падать» — и открыл рот, чтобы попросите разрешение удалиться. Но командир полка опередил его:
— Обиделся? Зря. Я батареей, между прочим, командовал три года, а ты — ни дня. Так ведь? Это, брат, бо-ольшой пробел в твоем военном образований.