Перл садится рядом и протягивает мне попкорн. Я чуть ли не с жалостью и легким волнением в желудке вспоминаю зернышки кукурузы, прилипшие к стенкам моей микроволновки. Это не тоска по дому. Не тоска по работе. И уж точно не морская болезнь. Мы с Перл смеемся, но я точно знаю, что этот фильм не станет объектом наших шуточек, ведь он настолько же реален, насколько реально все происходящее с нами в жизни.
Мы возвращаемся в наши каюты. Я обхожу помощника по работе с командой по широкой дуге, но, видимо, недостаточно широкой, чтобы Перл это заметила. Возле моей двери она вдруг хватает меня за руку, одновременно шершавую и жирную от попкорна. Это был первый действительно веселый вечер за долгое время на корабле.
— Дарла моя лучшая подруга, — говорит она.
— Я знаю, — отвечаю я.
— А может, если она не вернется… ты будешь Дарлой?
Я думаю: не добавит ли мне это некоторой стабильности?
— Ты станешь моей лучшей подругой? — спрашивает Перл, и злая, голодная пустота внутри меня мгновенно заполняется теплом.
Конечно, конечно! Я беру у нее повязку и натягиваю на глаз. Перл поправляет ее и гладит меня по щеке. Мы идем в мою каюту и завязываем там уже другие узлы.
Временные работники измеряют свою беременность не неделями, а часами. С нашей почасовой оплатой это неудивительно. Моя мать была беременна мной шесть тысяч четыреста пятьдесят часов, по большей части оплаченных, так как она проводила их на работе. Она составляла документы, заполняла таблицы, ела лапшу за рабочим столом, лежала на диване, водрузив ноги на подушку, гуляла по городу, пытаясь успокоиться, слушала музыку, вшивала в пояс штанов резинку, снова шла на работу, ела лапшу, заполняла таблицы, шила комбинезоны, скрывала беременность под широкими одеждами, боялась, что ее выгонят с работы, составляла документы, опять ела лапшу, заполняла таблицы, водружала отекшие ноги на подушку, надевала свободные одежды, гуляла по городу, слушала музыку и снова ела лапшу.
— Будь осмотрительнее, иначе останешься невостребованной, — предупредила ее бабушка.
Мать никогда раньше не слышала от нее ничего подобного, поэтому положила руку на живот и попросила:
— Не говори такое при ребенке!
— Будь осмотрительнее, иначе придется работать на ведьму!
И это были не просто слова. Нет ничего хуже и постыдней, чем работать на ведьму, это последнее место, куда можно пойти, когда тебя выгоняют со всех других работ. Через четыре тысячи шестнадцать часов беременности моя мать оказалась именно там.
Она никогда особо не вдавалась в подробности.
— Ну так, бумажная работа в основном, — отмахивалась она, когда я начинала расспрашивать ее и, прикрыв глаза руками, ждала, что она будет рассказывать всякие страшилки. — Конечно, котлы мыла, по два раза проверяла всякие заклинания и зелья, участвовала в кладбищенских ритуалах… — И когда я уже вся замирала в предвкушении и изумлении, она поправляла свою блузку и спокойно продолжала: — Но, в общем, ничего особенного, бумажная работа, да и только.
— А гоблины были? А на метле ты летала?
Но мама в ответ пожимала плечами и ела лапшу.
По правде говоря, работая на ведьму, она пыталась учитывать последствия. Боялась, что эта работа каким-нибудь загадочным образом отразится на беременности или на ребенке. Так что, возвращаясь по вечерам домой, она то и дело останавливалась и считала часы, чтобы убедиться, что я появлюсь точно в срок, не раньше и не позже.
И вот на излете шесть тысяч четыреста тридцатого часа ведьма лично отвезла маму в больницу.
— Она что, водила машину? Почему вы не полетели на метле? — спросила я.
Мама только рассмеялась:
— Попробуй-ка сесть на метлу перед самыми родами!
День рождения у временных — совершенно незначительное событие. Обычно один временный сотрудник просто заменяет другого, который отпросился с работы по случаю праздника. Так что ни тортов, ни поздравлений типа «С днем рождения, Карен». Если только меня случайно не чествуют вместо какой-нибудь Карен, которую я как раз в этот день заменяю.