А однажды Фаррен отправила меня заменить председателя совета директоров Одной Очень Большой Компании.
Я подписывала какие-то непонятные документы, участвовала в телефонных конференциях, писала записки и проставляла даты на доверенностях и прошениях, «разрешить» или «запретить», дать финансирование или потребовать его назад, развешивала по стенам в офисе всякие произведения современного искусства от модных художников, которые отбирали заранее, и заканчивала я каждое из этих заданий раньше, чем кто-либо удосуживался посвятить меня в подробности. Ведь у каждого есть какая-то часть работы, которую ему не хочется выполнять, что тут скажешь? Только то, что теперь я продаю обработанные участки земли.
Как председатель совета директоров, я ношу деловой костюм и модный шарфик в горошек, который повязываю под воротником блузки, точно галстук. «Детали кое-что да значат, — говорит мать, — но далеко не всё».
— Ну что, сегодня голосуем? — спрашивает мой помощник.
В зале заседаний довольно людно, все на месте. Я сажусь в свое кресло во главе стола.
— Так я уже могу поднять руку? — спрашивает один из акционеров.
— Нет, — отвечает ему другой, с более высоким статусом. — Голосовать будем анонимно. Или вообще не будем.
— Вы говорите так, будто вас тут год не было, — бормочет первый.
— У меня были другие обязательства!
— А я предлагаю голосовать по-новому, — вдруг заявляет третий акционер, с совершенно незначительным статусом. — Давайте сделаем это так, как когда-то делали наши бабушки, а потом — как проголосовали бы наши нерожденные внуки. Соберем данные в систему графиков и диаграмм и выведем нечто среднее из этих двух результатов. Во имя наших предков и потомков.
— Можете не слушать его, у него совершенно незначительный статус акционера, — прошептал мой помощник.
— Могу я уточнить, — говорю я, прочистив горло, — а за что именно мы сейчас голосуем?
— За то, как часто и за что именно мы будем голосовать впредь, — отвечают все хором.
— А может, — подает голос еще один акционер на том конце стола, — может, мы просто это зафиксируем?
Все дружно вздыхают и соглашаются, потом так же дружно достают из своих кожаных портфелей ежедневники в кожаных обложках и делают там отметки. Заседание окончено.
Офисное здание Одной Очень Большой Компании огромное и совершенно безликое. Кофе в нем всегда горячий, газировка теплая, а на кухне полно бананов, сладостей и батончиков мюсли. Из микроволновки несет попкорном. Перекуры затягиваются и даже поощряются, так что я научилась курить, хотя наверняка, когда выйду на другую работу, придется с этим делом завязать. Все свои наблюдения я сунула на дно сумочки, как какую-то квитанцию.
Пока я курю третью сигарету, замечаю у входа плачущую женщину. Наверняка я обидела ее на утреннем совещании. Или еще чего похуже. Я, прикидываясь случайной сердобольной прохожей, даю ей свой шарфик в горошек, чтобы она утерла слезы. Мне это даже нравится.
— Я работаю здесь двадцать четыре года, — говорит женщина, всхлипывая.
— Я работаю здесь двадцать четыре часа, — говорю я и пожимаю ей руку.
Она смеется и расслабляется. Позволить кому-то утешать себя — только во благо, причем во благо обеим сторонам. Я ей благодарна за это. И в знак благодарности снова сжимаю ее руку. А потом еще и еще раз — чуть сильнее. Слишком сильно. И только тут я замечаю, какие у нее красивые руки. Да какой идиот станет увольнять женщину с такими великолепными руками?
— Хватит, — говорит она и уходит, оглядываясь. Наверняка она думает, что я никто. А я и есть никто.
В свой последний рабочий день в Одной Очень Большой Компании я не спешу домой. Все уже перестали обращать на меня внимание — и мне нравится это ощущение. Мне нравится, когда с каждой уходящей минутой во мне все больше и больше перестают нуждаться. Это похоже на сон или даже на смерть.
Люблю офисы по вечерам! Никто не смотрит, как я иду в туалет. Как мою чьи-то грязные чашки и сооружаю целые конструкции из резинок и скрепок. Датчик движения управляет верхним светом, поэтому, когда последние служащие покидают помещение, я перебираюсь в самый укромный угол своего бывшего кабинета. В такие моменты, когда сами по себе гаснут огни в офисе, одиночество чувствуется сильнее всего.