— Гарольд, — повторяю я, — что ты здесь делаешь?
— Меня турнули из океана за то, что из-за меня в секторе изменился эмоциональный баланс. Мои чувства убивали всех морских обитателей в округе. Пострадали даже люди и, судя по всему, креветки. — Гарольд протягивает мне кружку и наливает в нее кофе. — Агентство направило меня сюда где-то с месяц назад.
— Приятно видеть кого-то знакомого, — говорю я, удивляясь, что вообще смогла узнать Гарольда, не облепленного крабами, ракушками и водорослями. Удивляясь, что он узнал меня.
— Взаимно, дружок! А что привело тебя в это уважаемое заведение?
— Схалтурила, знаешь ли, в убийственной ситуации.
— Что ж, что ж, ты здесь впишешься.
— В смысле?
Мимо проходит надзирательша, и Гарольд замолкает. Он снова открывает рот, только когда та скрывается из поля зрения.
— Ты же не знаешь, зачем все эти кнопки, да?
— Нет. Не думала, что хоть кто-то это знает.
Я вообще не предполагала, что во всем этом есть хоть какой-то смысл. Впервые в жизни я не видела результата своей работы.
Гарольд склоняется ближе, так, что его губы чуть ли не касаются моего уха.
— Бомбы, — шепчет он. — В смысле, их сбрасывают.
Определенная комбинация кнопок сбрасывает бомбу на определенное место. Каждая комбинация подтверждается хозяевами дирижабля. Гарольд думает, что они — какой-то конгломерат нескольких стран-союзников, или один сумасшедший миллиардер, или суперзлодей, или олигарх с кучей земельных владений, бомбящий их, чтобы нажиться на страховых выплатах.
Гарольд объясняет, что если кто-то из надзирателей не прикасается к кнопкам, то технически они не срабатывают, и, следовательно, бомбы не сбрасываются. И если надзиратель их не сбрасывает, значит, так нужно хозяину. А беглые временные здесь работают потому, что не просто скрываются, они вообще вне закона, следовательно, никого нельзя обвинить в сбрасывании бомб, как нельзя ни допросить, ни повесить, ни привлечь к ответственности, и вообще создается впечатление, будто бомбы летят сами по себе из невероятного и непредсказуемого неба.
Гарольд валяется на своей койке и философствует.
— Знаешь, о чем никогда не предупреждают тех, кто идет работать ракушкой? — спрашивает он.
— Иочемже?
— О том, что потом они уже никогда не перестанут чувствовать себя ракушками, они навсегда останутся ими. Конечно, они снова могут ходить, бегать и прыгать. Могут обнять коллегу-временного и угостить его чашкой кофе. Могут даже влезть на чертов дирижабль. И даже их член обычного человеческого размера. Но в венах уже течет соленая вода. И это уже навсегда.
Я пытаюсь представить, что течет в моих венах. Могу ли я почувствовать внутри себя океан, если захочу? Вдруг я в глубине души все еще пират? Или манекен? Или та маленькая девочка, притворяющаяся призраком? Хорошо, что я сижу, когда какая-то огромная фиолетовая волна захлестывает меня с головой и я теряю равновесие и уже почти не могу дышать. Но вдруг вспоминаю, что Гарольд рассказывал, что может менять эмоциональный баланс всех вокруг, что его чувства могут проникать в окружающих, менять их. Причинять боль.
На следующее утро один из наших коллег отказывается нажимать на кнопки.
— Что значит — вы отказываетесь? — спрашивает надзирательша.
— Я отказываюсь, — повторяет временный.
— Как отказываетесь?
— Я отказываюсь безоговорочно.
Гарольд бросает на меня взгляд, беззвучно произносит «ого».
— Безоговорочно? — переспрашивает надзирательша, выпучив глаза.
— По большей мере я отказываюсь безоговорочно. По меньшей мере я отказываюсь твердо. Твердо, как горошина под матрасом.
— И на основании чего?
— Каком основании и где?
— На основании чего вы отказываетесь твердо, как горошина под матрасом?
— У нас слабое основание, мы на облаках.
— На каких облаках?
— Морали, — говорит наш коллега, — я отказываюсь на облаках морали.
— Это полный абсурд, — говорит надзирательша, нарезая круги по дирижаблю, заложив руки за спину. — Никогда не слышала о такой вещи, как мораль!
— Ну, все в жизни бывает в первый раз.
— Вы знаете последствия, которые влечет за собой неподчинение, не так ли?
— Знаю, — говорит наш коллега, твердо стоя на ногах.
Будут ли мои ноги так же тверды, как его, или даже как горошина под матрасом? Мне еще не велели нажимать ни на одну кнопку, пока я не закончу обучение. Какие кнопки внутри меня будут нажаты этими кнопками?
— Очень хорошо, — говорит надзирательша, распахивает люк и выбрасывает нашего коллегу в облака морали. — Испортил все утро! — Она отряхивает руки и, качая головой, отправляется в свой кабинет, но снова оборачивается: — Гарольд, возьмешь на себя ничейные кнопки?