— Разумеется, — отвечаю я и вновь отправляюсь на улицы раздавать листовки с лицом Карла; чернила, которыми оно напечатано, густо пачкают руки. «Беглец», — написано на листовке.
Я возвращаюсь в пещеру в своем пончо с пустыми карманами, насвистывая мелодию разносчика листовок. Директор плачет, и пещера всасывает ее всхлипы, но возвращает рычание. На волосы ее так падает свет, что они похожи на чешую.
— Боже, ты вернулась, — говорит она, рычание затихает, локоны разливаются по плечам водопадом, никакой больше чешуи. — Мои листовки! Мои бедные листовки, — говорит она, — совсем одни в этом большом мире.
— А разве не там они и должны быть?
— Там ошибка, — говорит она, — всего одна маленькая ошибочка, мы напечатали не те листовки. Взяли не тот цвет! Не тот шрифт! Да еще и с опечаткой.
— Ясно, — говорю я и вешаю пончо у входа в пещеру.
— Ты должна вернуть те листовки, все до одной.
— Просто забрать их?
— Забрать. — Она откашливается, вытирает нос. — Помни, правила те же. Если ты не вернешь все листовки до единой, случатся страшные вещи. О, мои бедные листовки!
Я набрасываю пончо на плечи и разворачиваюсь, чтобы в обратном порядке повторить свой путь. Пожалуйста, могу я забрать эту листовку? Пожалуйста, могу я забрать ее обратно в мою пещеру? Где-то мне везет больше, где-то меньше. Одна женщина уже выкинула свою листовку, и я нахожу ее в мусорке у порога.
Мужчина обнаруживает листовку, засунутую под дверной коврик.
— Ой, заберите! — говорит он, пихая ее мне, словно та обжигает ему руки.
Женщина подложила листовку подо что-то.
— Блин! — вскрикивает она и бросает ее мне в лицо, словно та обжигающе ледяная.
— Держите, — говорит семья, снимая листовку с холодильника из-под магнита и засовывая в мой карман.
Если я даю листовку, а потом забираю ту же самую листовку, значит ли это, что весь опыт уничтожен? Что мне делать с изящной простотой этого исправления, исправления, которое уничтожает и меня? Я решаю оставить небольшое напоминание в мире, несколько не возвращенных, не искомых листовок. Я знаю, что меня предупреждали так не делать, но не выношу задания, которые нужно вначале выполнять, а потом развыполнять обратно. Потому что, в конце концов, кто я такая после этого?
Я возвращаюсь в пещеру с карманами, не совсем забитыми листовками, нескольких не хватает. Стены в пещере покрыты плесенью, директор не замечает моего возвращения. Но я ясно вижу ее. У нее хвост, гладкая, даже на вид твердая шкура покрывает лицо директора. Улыбка стала гримасой недовольства и рыка, глубокие складки вокруг рта выпускают на свободу потоки огня. Точнее, не совсем огня, а чего-то похожего на огонь, чего-то родственного ему, какого-то голубоватого жара с золотыми вкраплениями, с волшебным сиянием вытекающего изо рта прямо на стопки свежих листовок.
— Эм-м, — удается мне выдавить из себя.
Она оборачивается ко мне, и я вижу, как морщится ее лицо, точно влажный корнеплод, из которого делают смузи, что-то, честно говоря, прекрасное.
— Что? — рьгчит она, протягивая мне новую стопку свежеотпечатанных листовок. — Держи. Опечатка исправлена. Пока тебя не было, я все исправила.
— Хорошо. А еще что-то случилось… пока меня не было?
Ей требуется минута, чтобы заметить чешую, хвост, как он закручивается и оборачивается вокруг ее лица, глаза ее раскрываются еще шире.
— Я смотрю, ты вернула не все листовки, — рычит она, и с каждым словом рычание становится все громче.
— Но я вернула большинство!
— Я предупреждала тебя, — рычит она все сильнее, и я вижу ее зубы, размером с мой кулак, — что может случиться страшное.
Директор вытягивается на задних лапах, раскрывает за спиной крылья. И вылетает из пещеры в открытый мир. Я выпустила ее на свободу, хотя именно этого и не должна была делать.
Я раскладываю по карманам листовки и свои вещи.
Теперь я провожу время с листовками. Мне кажется, если я буду и дальше раздавать их, смогу вернуть директора обратно в ее пещеру. Я отправляюсь на улицу, на которой еще никогда не была, и гордо раздаю там листовки. Я поворачиваю на следующую улицу и засовываю листовки в щели почтовых ящиков, в дверные проемы. Иногда я нажимаю на кнопки звонков — оказывается, одиночество не так уж и ужасно. Я замечаю росток скуки, скрывшийся в моем сознании, и хочу вырвать его. Я вытягиваю его и вытягиваю, пока не начинает идти кровь. В другие времена скука расцветает в моей груди ярко-синей электрической нитью, пустым расписа-ниєм, дивным свежим снегом. Скука листовок проводит проверку моих ожиданий, упаковывает мою бродячую жизнь в один простой, скучный документ, в котором есть странный, но складный смысл.