Следующая улица кажется знакомой. Я стою посреди дороги и чувствую другую версию себя, стоящую на этом же самом месте. Я бывала здесь раньше? Я несу свои листовки к двери ближайшего дома, дивного маленького домика, с кустами гортензии, обрамляющими вход, и тепло светящимися окнами. Женщина с прелестными золотыми часиками открывает на стук, ее челка убрана со лба и закреплена тонкой серебряной заколкой.
Анна.
Дом Анны, элегантный дом на дереве, полный теплых запахов и мягких прикосновений. Отполированные до блеска полы. Маленькое зеркальце, посверкивающее над кухонным шкафом. Гобелен с веселым сюжетом, висящий в углу, над креслом, заваленным разнообразным хламом. Ясные, хрустящие голоса курантов, доносящиеся из-за окна, подсчитывающие своим колокольным перезвоном математику вечерних ветров. Нотки лимона, масла и меда, кипящих жидкостей и печеных овощей, накрытых, затем, позже, раскрытых, подрумянившихся, хрустящих, случайно подгоревших, соскобленных с противня и запросто замененных другими, толстыми и свежими, только что извлеченными из холодильника. Фамильные ветви томатов на разделочной доске и фамильное древо на фартуке. Вся сцена сияет в наполненных слезами глазах. Анна обнимает меня кашемировыми руками, прижимает к груди, втягивает в свое гнездо, используя объятие, точно лассо, чтобы затащить меня в дом.
— Этот дом, — говорит Анна, раскрывая кашемировые объятия, — мой дом. Я хозяйка этого дома.
Все мое лицо дрожит, и я ничего не могу сделать, чтобы это остановить. Ох, Анна, это все, что я хочу сказать.
— Возьмете листовку? — Это все, что мне сказать удается.
Она выглядит растерянной.
— Да, конечно, — вежливо говорит она.
Протягивает руку, но я не позволяю листовке коснуться ее, этих аккуратных, ухоженных ногтей, этих элегантных колец и золотых часов, которые все еще блестят на ее запястье спустя столько лет.
— Вот, это для вас, — говорю я и опускаю листовку в корзину для листовок у двери.
У Анны есть корзинки всех форм, всех размеров, практически для любого содержимого. Она смотрит на мои грязные краденые сапоги, и я понимаю, что мне надо их снять и положить в корзину. Они уже легко поддаются мне, наконец-то разносились.
— Хочешь воды? — спрашивает Анна.
Ничего из того, что мы делали раньше, больше не имеет смысла, но я думаю, мы обе все еще пьем воду. Мы пьем воду стоя рядышком, наши тела полны жидкостей, крови и кислоты, им нужна вода, нужен кофе, иногда даже алкоголь. Не хочу ли я присесть, интересуется Анна. Конечно, я соглашаюсь, и теперь мы, две женщины, бывшие девочки, сидим рядом. Я понимаю, что мы никогда не сидели вот так, под крышей, в доме, вместе. Всегда сидели посреди проезжей части, на подъездной дорожке, на тропинке, на тротуаре, на перекрестке, на стыке магистралей и федеральных автострад, по которым однажды отправились в путь.
— Это было так давно, прошло уже столько времени, — говорит Анна.
— Да и было ли?
— Конечно. Но я всегда тебя узнаю.
— И я тебя.
— Этот лоб! — говорит она, и я не понимаю, о чем она. Анна делает глоток воды, ее молчание похоже на пытку, и она произносит: — Ты приехала в отпуск? К кому-то в гости?
— Я ищу новое назначение. А ты?
— А я здесь живу, — говорит она, растерянно указывая на комнату. — Помнишь?
— В смысле, какое у тебя сейчас назначение?
— Меня уже не назначают. Больше не назначают. — Да?
— Я пересела с того старого фургона доставки на другой фургон доставки, потом на автобус, на поезд через всю страну, и когда вернулась, обрела стабильность. И настоящую работу. Работу мечты! — Она прижимает руки к подбородку и зажмуривается, словно принцесса, чье желание исполнилось.
— Постоянную работу?
— Ага. — Кажется, она разочарована тем, что я не радуюсь. — Ну, знаешь, вполне обычная работа. — Она выдавливает слово «обычная» так, словно закатывает глаза.
Я забираюсь на диван с ногами, поджимаю их под себя, но, может, это слишком неформально? Дырки на моих носках сверкают, и я медленно опускаю ноги обратно на пол.
— И какова она? — спрашиваю я, пытаясь не заплакать. — Стабильность?
— О, знаешь, это непросто описать. Может, как вьюнок, опутавший ноги? Или нет. Может, как радуга-пружинка, которая перетекает из ладони в ладонь? Нет, это тоже не подходит. Знаешь, у каждого свое. Но, видимо, не для каждого.
— Не для каждого, — повторяю я, как будто показываю застарелый шрам.