Днем он любил Гедду, любил почти без роздыху, до изнеможения, до вытеснения всех подлинных своих чувств. В первые недели он сближался с ней с таким вожделением и безмерностью, что она пугалась; в считанные дни похудел на несколько килограммов, еще немного – и безудержные соития начали доставлять физическую боль, он чувствовал себя разбитым и истощенным, чуть ли не каждый участок кожи был раздражен и сверхчувствителен; реальный мир в голове опрокинулся, он будто приподнялся куда-то, где все сдвинуто, смещено, шатко и просвечивает, где взаимосвязи неправдоподобны, произвольны и случайны. Утратилось всякое чувство времени, он не знал, когда заканчивался один день и начинался другой; он спал теперь почти всегда днем, остальное время лежал на диване с бутылкой вина, попивая из горлышка, как подглядел однажды у Герхарда. Гедда начала было сопротивляться бешенству его вожделения, но вскоре поняла, что он повинуется некой необходимости, она смутно догадывалась, что он ведет сексуальную войну со своим прошлым, что в этом сражении на карту поставлено его выживание. Она рассчитывала на естественную усталость, но не могла предугадать того, что усталость эта станет тотальной, сведя желание к нулю, от чего он уже не сможет оправиться. Она не понимала, что спал он с ней, в сущности, для того, чтобы себя оскопить. Однажды, он лежал под ней, она сидела верхом, он сказал в своей похоти непотребное: «Затрахай меня до смерти!» Она не догадывалась (да он и сам не знал), что слова эти имеют для него глубинное, почти дьявольское значение, какого он в своем угаре вовсе не вкладывал в них.
Вечером накануне возвращения Герхарда он отбыл в Ханау. Ц. был уверен, что Гедда испытывает облегчение оттого, что он наконец уезжает, но прощальное объятие разбило эту уверенность. На дне ее взгляда лежало нечто такое, над чем он потом долго размышлял. Во взгляде была любовь, но, пожалуй, скорее сестринская… он не умел истолковывать взгляды. Еще, конечно, в них сквозило сочувствие, но глубоко, на дне – поиск равного по судьбе. Пару секунд они стояли рядом, взгляды их пересеклись – то были глаза товарищей по судьбе, которых невероятный случай свел вместе.
Уже очень скоро Гедда рассталась с Герхардом (не предупредив Ц. заранее); Герхард тем не менее подыскал ей небольшую квартирку на площади Шиллера, после чего она съехала. О том, как происходило их расставание, Ц. мог только гадать, Гедда о подробностях умолчала. Увидев ее снова лишь три-четыре недели спустя, он подумал, что во взгляде ее по-прежнему таится что-то отчаянное, если не безумное. Однажды, когда она еще жила у Герхарда, Ц. собрался ей позвонить, и тот подошел к телефону: Ц. содрогнулся, из трубки ударило ледяной ненавистью. А чего он, собственно, ожидал?