Лес молчал. Ответов не было. Приходилось рассчитывать на собственные силы.
…И тут произошло нечто необъяснимое, что Ружин потом будет вспоминать ещё долгое время, удивляясь самому себе, как он в первый миг не потерял рассудок, увидев это.
Целый пласт земли на его глазах вместе с травой, почвой и деревьями, подёрнулся вдруг зыбкой дымкой, задрожал в воздухе, словно мираж в пустыне, обволокся каким-то маревом, съехал в сторону и… растворился в пустоте. На месте только что бывшей поляны с костром образовалось едва различимое облако, принимающее тут же облик амфитеатра гигантских размеров, будто целый каменный город в один миг вырос перед ним, поражая своим великолепием.Без шума, без каких-либо посторонних движений, треска, гула, абсолютно в полной тишине. Ружин вначале не понял, что вообще случилось. На месте идиллической картины нетронутого леса вдруг ниоткуда, из пустоты возник колоссальный каменный комплекс, до боли знакомый ему ещё со времён школьной программы. Эта громада вознеслась над ним столь стремительно и, самое главное, бесшумно, что у бывшего старателя едва не отнялись ноги от испуга.
Колизей!
Это был он. Легендарный римский амфитеатр для развлечений и гладиаторских ристалищ, начавшийся строиться при Веспасиане, и закончившийся при его сыне Тите. Всё произошло мгновенно, в зловещей тишине, и даже грунт под ногами Ружина заменился, приняв очертания каменных плит вместо только что росшей травы. Одним словом, целый пласт геологической плиты в десятки квадратных километров заменил собой громаднейший участок леса со всем его растительным и животным биомом. Ружин, сам того не понимая, даже смог прочесть надпись на одной из колонн рядом с грандиозной статуей. Надпись, высеченная, разумеется, на латыни гласила: «Жизнь – это благо и зло, а смерть – ни то, ни другое: если умен, рассуди, в чем облегчение нам. Но ради Манов, тебе легкой да будет Земля!»
Все фразы и надписи складывались у него в мозгу непроизвольно, тут же облекая форму родной ему речи, минуя стадии перевода. Не требовалось ни знания алфавита, ни синтаксических оборотов, ни диалектических понятий, ни фонетики: он просто понимал. Пёс сидел рядом, поджав хвост, а над чашей амфитеатра рвались на ветру бесчисленные флаги.
Солнце стояло в зените, следовательно, был полдень, когда снова произошло нечто удивительное. Он вдруг отчётливо услышал в гробовой тишине вначале ржание одинокой лошади, затем голоса и… о чудо! Голоса эти разговаривали не латинским диалектом, а… по-русски!
Я схожу с ума, утвердился Ружин в своей догадке. Сначала незнакомый лес, затем римский Колизей, теперь голоса, произносимые фразы на его родном наречии… Что будет дальше?
Он нерешительно отступил, пряча на всякий случай нож за спиной, но Лёшка внезапно вскинулся, завилял хвостом, и с отчаянным весёлым лаем кинулся к арке, рядом с которой возвышалась величественная статуя императора Адриана.
Цокая копытами по мостовой, из-за неё показалась лошадь, запряжённая в телегу. По всему было видно, что животное таким же образом ничего не понимает, фыркает, крутит головой и закусывает удила, но продолжает мерно идти, волоча за собой телегу, на которой восседали… Впрочем, можно было уже догадаться.
Да. Перед взором опешившего Ружина предстали два профессора, совершенно не замечавшие его из-за увлечённого спора, который они затеяли по поводу правления цезарей. Поглощённые возвышенной беседой, они заметили бывшего старателя лишь тогда, когда к их телеге подскочил Лёшка, радостно оглашая пустой рыночный форум своим весёлым лаем.
А за телегой показались уже и Антон с Николаем, удивлёнными глазами уставившись на своего коллегу.
Встреча состоялась.
№ 16.
В следующий раз Даша увиделась с Павлом Эрастовичем за обедом, после того, как он ей рассказал в палате, каким образом она была обнаружена и доставлена в стены исследовательского института. В обширной столовой помимо них присутствовали несколько сотрудников в таких же блестящих одеяниях, которые с любопытством наблюдали за девушкой. Человек восемь сидели за столиками, обедали, очевидно, в свой рабочий перерыв, беседовали о делах и приветствовали главврача института, приглашая к ним присоединиться. Автоматические конвейеры подавали на движущихся лентах те или иные блюда, а живые андроиды, в точности похожие на Глафиру, прислуживали им, подливая в чашки кофе и забирая использованную посуду. Всё было как в сказке, отчего у Даши зарябило в глазах. Атмосфера в столовой висела дружественная и располагала к дальнейшей беседе, которую Павел Эрастович начал ещё в палате.