- Помню, - в свою очередь почесал затылок Николай. – Старик предположил тогда, что это мог быть какой-нибудь неандерталец или кроманьонец, занесённый в чуждый ему мир посредством этого портала подземелья.
- Да. Но, как ты заметил, сейчас портала и подземелья ещё нет, оно только начинает строиться на наших глазах этими бездушными роботами. Ни операторов, ни строителей, ни прорабов и бригадиров. Всё происходит автоматически, и этот незнакомец рисовал всё, что только мог видеть своими глазами и осмысливать своим скудным разумом.
- Выходит, что и мы попали сюда не в своё время?
- Выходит так. Только меня сбивает с толку, что наш лагерь остался в том же состоянии, как мы его и покидали. Даже засохший хариус над костром остался нетронутым. Разве что дубина…
Тут Ружин выкатил на калмыка глаза и едва не стукнул себя по лбу, как это бывало с Дмитрием Семёновичем в минуту крайнего озарения.
- Палица! – вскричал он. – Вот она откуда! Это орудие защиты оставил впопыхах наш безвестный в кавычках «художник», скрывшись при нашем появлении. Очевидно, он посетил лагерь в тот момент, когда мы к нему подходили и, завидев издалека Лёшку, поспешил где-то спрятаться.
- Точно! – заявил Николай, озарённый той же догадкой. – И сейчас он где-нибудь поблизости, а мы стоим тут с тобой и в ус не дуем. Это же сенсация, Тимофей! Если сейчас здесь где-то присутствует представитель каменного века, так называемый пещерный человек, уже способный рисовать бизонов, мамонтов и охоту, то отчего ему не нарисовать с той же натуры все эти, производимые тут работы по рытью котлована?
И как бы подтверждая их внезапную догадку, заливистым и громким лаем зашёлся их верный пёс, едва не кидаясь в заросли кустарника между сосен и кедров.
Оба приятеля повернулись. Метнулась чья-то тень, послышалось грозное урчание, на поляну выскочило приземистое существо в накинутых на плечи шкурах, всё заросшее длинными всклокоченными и спутанными волосами, прижалось к дереву и наставило на Лёшку остро обтёсанное каменными орудиями копьё. Ноги были обмотаны теми же шкурами, глаза едва пробивались сквозь растрепанную бороду и усы, а сам волосатый тип походил скорее на уменьшенную копию гориллы, только с более светлой кожей. Надбровные дуги нависали над чёрными, как уголь глазами, ощерившийся в рыке рот был похож на бездонный зев с остатками жёлтых, острых не то зубов, не то клыков – разобрать было трудно. Само существо издавало непонятные, идущие, казалось, из утробы звуки, похожие на клокотание вскипевшего бульона: ни больше, ни меньше. Он тыкал копьём в собаку, и Николай, наконец, пришедший в себя, прикрикнул на Лёшку, отозвал к себе, затем поднял в приветствии руку и показал Тимофею сделать то же самое. Пёс нехотя отступил, пятясь задом, спрятался за ноги калмыка и оттуда благоразумно решил пару раз гавкнуть для острастки.
Только теперь незнакомец в шкурах смог рассмотреть незваных незнакомцев, а те в свою очередь вытаращились на него изумлёнными глазами. Такого индивида из прошедших тысячелетий они не видели ни разу в жизни. То, что перед ними предстал сейчас представитель каменноугольного века, они теперь не сомневались. А как ещё можно было охарактеризовать неведомое существо, облачённое в шкуры, с копьём в руке, в непонятной обувке, всё волосатое и издававшее тошнотворный запах разложения? Почти беззубый рот с жёлтыми передними зубами издавал гортанные звуки, совершенно не похожие ни на какое наречие планеты, а руки, непомерно длинные по отношению к туловищу, всё ещё потрясали копьём, готовые к защите, если снова бросится собака. Бедный неандерталец – так Николай и Тимофей негласно окрестили неведомое существо – был настолько напуган чуждым ему миром, что кроме защиты, очевидно, ни о чём другом не помышлял. Его, по всей видимости, выхватила из своего времени какая-то непонятная сила, закрутила в своей воронке, перенесла в иное пространство, выплюнула из себя, оставила у карьера, и пропала прочь, не дав, как следует прийти в себя. Сидел бедный малый у костра, коптил кусок убитого мамонта, разделывал шкуру с такими же сородичами, как вдруг, откуда не глядя, возник смерч, всосал в себя как пылесос, умчал в иную реальность и бросил на произвол судьбы. Сколько он здесь находился, путешественники не имели понятия. Однако рисунки говорили сами за себя. Бедный пришелец рисовал разработку котлована, очевидно, несколько дней питаясь всем, чем придётся и, испытав первичный шок от невиданных железных громадных насекомых, нашёл всё же в себе мужество запечатлеть увиденное. По ночам скрывался в кустах, спал на деревьях, а наутро начинал всё заново, благо бездушные механизмы не останавливали работу ни днём, ни ночью.