С такими мыслями проводник укладывался спасть после того, как они съели одну банку тушёнки на двоих, покормив предварительно собаку. По обоюдному уговору, Ружин забирал с собой винтовку, две дюжины патронов, восемь банок тушёнки, кое-какую крупу, галеты, флягу со спиртом и некоторые медикаменты из Дашиных запасов, на предмет какой-нибудь непредвиденной раны, если вдруг предстоит столкнуться с медведем. Остальные съестные припасы остаются в лагере на случай возвращения остальных коллег.
Все ненужные разговоры отложили до утра. Лёшка примостился в ногах калмыка и изредка напрягал слух, всматриваясь в деревья, из-за которых доносился мерный гул не перестающих работать днём и ночью механизмов. Всё, казалось, погрузилось в вечный покой. Костёр мирно потрескивал, не мешая таёжному гнусу надоедать уставшим путешественникам, рокот далёких порогов реки сливался с криками ночных сов, филинов и бродивших в лесу хищников, всё дышало спокойствием и относительной тишиной. Лагерь спал.
Наступила полночь.
…Тут-то всё и началось.
Первым неладное почувствовал пёс.
Задрав голову к сияющей луне, он, казалось, к чему-то прислушался, затем вскочил на лапы и затряс головой, попутно стаскивая зубами спальный мешок своего хозяина. Калмык, всегда спавший чутко и почувствовавший сквозь сон, что его куда-то тянут, мигом встрепенулся, сонными глазами уставился на костёр и… тут же получил мощный заряд электрического тока, прошивший его тело буквально насквозь. От дикой боли, разорвавшей, казалось, его мозг надвое, он едва не вскрикнул, хватаясь за голову и зажимая уши ладонями. Пёс метался под ногами, нервно скулил и норовил вгрызться зубами в следующий спальный мешок, в котором уже просыпался Ружин. Его так же посетил разряд тока, электрической дугой пронзивший тело; он вскочил, испуганными от боли глазами посмотрел на прыгающего рядом Николая и рванулся к кустам, зажимая голову руками. Напрасно проводник старался прижать пальцами виски. Шум, настигнувший их лавиной, словно локомотив на всём ходу ворвался в их мозг, разметал все мысли, разделил нейронные клетки на атомы, разбросал по закуткам остатки сознания и превратился в настоящую какофонию неведомых звуков, исходивших не снаружи. Они сформировались внутри.
За секунду.
За миг.
За мгновение.
Бешеными скачками, они заполнили собой всё пространство головного мозга, не оставляя места даже на малую толику раздумья. Это была пляска свистов, гула, эфирных помех и отдалённых, пробивающихся сквозь пелену накатившей статики, каких-то незнакомых голосов.
Ещё немного и барабанные перепонки могли бы не выдержать. Кругом стояла тишина, а в головах обоих путников происходила настоящая катастрофа, грозившая им неминуемым помешательством. Спасло лишь то, что через минуту помехи стали утихать, свист и гул откатился куда-то на задний план, и теперь оба отчётливо стали слышать какие-то наречия, диалоги, смех, плачь, завывания и крики, похожие на стоны измученных незнакомцев. Здесь были голоса всех народов планеты, перебивая друг друга, словно какая-то невидимая рука крутила верньер настройки радиоприёмника, сменяя волны в долю секунды. Монгольский, греческий, китайский, латинский языки смешивались в сплошную какофонию неразличимых звуков, наплывая друг на друга и сменяясь другими, незнакомыми им наречиями. Голоса сквозили в голове, превращались в крики, тотчас сменявшиеся плачем ребёнка или шёпотом успокаивающей матери, затем, в мгновение перебивались каким-то алеутским напевом шаманов, тут же сменялись речитативом какой-то непонятной скороговорки, переходили в тональность задорной песни, и так без конца и края в течении нескольких минут, пока оба путешественника зажимали воспалившиеся уши руками. Всё это скопом навалилось на них, обрушилось, сбилось в кучу, впиталось в кору обоих головных полушарий, набухло внутри, словно губка, пропитанная водой, и…