На Гревской площади, на медленном огне, сожжен молодой лютеранин Варфоломей Милан — больной и расслабленный.
У Трагуарского креста возведен на костер Николя Валетон, сборщик податей в Нанте.
Той же участи подверглись на рыночной площади суконщик Жан Дюбур, на кладбище св. Иоанна — купец Стефан Делафорж.
Содержательница детской школы Лякателль сожжена на площади Гашетт.
Каменщику Антонию Пуалю раскаленным железом выжжен язык, а сквозь щеки продернута железная палка.
Являлись ли тени этих страдальцев королю в те минуты, когда он блаженствовал в объятиях герцогини д'Этамп или Дианы де Пуатье?
Через восемь дней после аутодафе, 29 января того же 1535 года, обнародован указ — возводить на костер укрывателей еретиков, и указу этому дана обратная сила. Учреждены Инквизиция и Огненная палата /Chambre ardente/ при парламенте. Верховным инквизитором назначен Матфей Орэ, монах якобинский, председателем суда — Антоний Муши, прозывавшийся Демохаресом и оставивший по себе вечную память в народе словом mouchad /шпион, сыщик/, которым с тех пор на французском языке означают лиц, служащих в этой государственной должности. Ученые и литераторы бежали толпами вон из Франции. В числе их были Роберт Оливетан, Климент[4] Маро, Клавдий де Фос, Иаков Канне, Амио, переводчик Плутарка, и многие другие. Запрещены и сожжены в великом множестве сочинения Эразма Роттердамского, Меланхтона, Кальвина и вообще книги богословского и философического содержания… Доносы, шпионства, обыски, казни пятнают летописи 1540–1545 годов. В южной Франции свирепствовал тогда фанатик монах Рома, напомнивший жителям времена гонений альбигойцев. В 1546 году из 50 лютеран города Мо приговорены к костру четырнадцать человек. Получив известие, что лютеране укрываются в Лотарингии, ревностный поборник папских интересов Франциск I убеждал лотарингских герцогов не давать еретикам ни приюта, ни пощады!
Так относился король-рыцарь к великому, неприкосновенному вопросу совести. Совместите в этом железном сердце — с этими зверствами, достойными Нерона, нежность, любезность, любовь к искусствам и сочувствие к трудам ученых? Одно с другим как-то плохо ладится, а между тем именно таким являлся Франциск I в те минуты, когда из рук иезуитов попадал в объятия женщин, которым на свою поговорку, приведенную нами вместо эпиграфа, вверялся постоянно.
Первой фавориткой короля, предшественницей герцогини д'Этамп, была графиня Шатобриан. Дочь Феба Грайлльи, герцога Фуа, она на тринадцатом году от рождения вышла замуж за графа Шатобриана и в течение семи лет мирно и счастливо жила с ним в его родовом имении в Бретани. Король Франциск при восшествии на престол изъявил желание, чтобы знатные господа являлись ко двору постоянно со своими женами. «Двор без женщин, — говаривал женолюбец-король, — то же, что год без весны или весна без цветов!» Получив приглашение, граф Шатобриан — может быть, в смутном предчувствии позора — решился ехать один. Зная однако же, что отсутствие его жены будет замечено королем, что оно даст повод к расспросам и настоятельным требованиям, граф пред отъездом в Париж заказал два совершенно одинаковых перстня: один из них он взял с собой, другой оставил жене, строго наказав ей ехать в столицу в том только случае, если к письму будет приложен его, графа, перстень. Молодая красавица, сожалея о разлуке, сама не выказала ни малейшего желания хотя бы мельком взглянуть на Париж и на пышный двор молодого короля, о котором ходило в провинции множество чудесных слухов. С детства приученная к мирной жизни у домашнего очага, графиня предпочитала всяким развлечениям и веселью тихое свое уединение.
Граф прибыл ко двору, представился королю один, чем навлек на себя от Франциска весьма любезные упреки, перемешанные с выражениями желания познакомить его с графиней и не лишать двор такого бесценного украшения. Уклончивые ответы графа, его оправдание отсутствия жены тем, что она большая нелюдимка, почти дикарка, только пуще подстрекали любопытство короля, разжигаемое и рассказами придворных о красоте графини. Не осмеливаясь быть явным ослушником монаршей воли, граф неоднократно писал к жене приглашения от своего имени, не прилагая к ним перстня, и, согласно наставлению мужа, графиня каждый раз отвечала ему самым холодным отказом. Ее упрямство удивляло весь двор и не на шутку печалило короля, догадавшегося, что между мужем и его прелестной женой есть какая-то тайна, заграждающая ей путь ко двору… Нашлись услужливые люди, которые из бескорыстной подлости, из желания разрушить семейное счастье графа, предложили королю проникнуть в эту тайну и во что бы то ни стало выманить затворницу из ее добровольного или насильственного заточения. Орудием к достижению цели избрали слугу графа Шатобриана, вместе с ним прибывшего из бретонского захолустья. Слуга этот оказался такой же продажной душонкой, как и королевские клевреты. Они поняли друг друга… Ловко выведав от графа тайну его перстня, слуга, по наущению придворных господ, передал им неприметно для бедного мужа талисман, охранявший его супружеское счастье: с заветного перстня была заказана копия, которую невозможно было отличить от оригинала. Вскоре после того, по просьбе Франциска, граф писал к жене, и на этот раз к его посланию был приложен перстень, переданный заговорщиками курьеру.
Не подозревая этой интриги, графиня Шатобриан прибыла в Париж — к радости короля и к совершенному отчаянию мужа. Не объяснив жене пружин адской западни, в которую она попалась, негодуя на нее, на короля, на весь свет, граф Шатобриан возвратился в свой замок, будто в опустелое гнездо, оставив графиню в жертву королевскому сластолюбию. Впоследствии он может быть и раскаивался в своей запальчивости, но было уже поздно, и имя графини Шатобриан позорно красовалось на первой странице скандальной хроники царствования Франциска I. Ее появление при дворе произвело огромный эффект: люди, не знавшие того пути, каким она была вызвана из Бретани, приписывали ее отказы тонко рассчитанному кокетству. По красоте, любезности и изяществу манер графини невозможно было думать, что она действительно могла иметь склонность к уединенному, затворническому образу жизни. Одна только мать короля, Луиза Савойская, смотрела на графиню не совсем благосклонно, угадывая в ней опасную соперницу в смысле влияния, которому фаворитка подчинила короля в короткое время.
Графиня предлагала мужу свое покровительство: предложение, как и следовало ожидать, было с негодованием отвергнуто. Братья графини были не таких строгих правил и не отказывались от почестей, купленных ценой бесчестия сестры. Старший, Лотрек, был произведен в маршалы и послан главнокомандующим в Миланское герцогство, только что завоеванное Франциском. Вступление его в эту должность было ознаменовано отторжением испанскими войсками от папских областей герцогства Урбино. Папа Лев X, обвиняя в этом своих союзников французов, отказался от их неловкого содействия. Оставив вместо себя в Милане Телиньи — человека более достойного и даровитого, маршал Лотрек отправился во Францию для весьма выгодной женитьбы. Телиньи мог бы исправить многие ошибки маршала, если бы по проискам графини Шатобриан не был заменен младшим ее братом Лекю, бывшим прежде епископом Эрским. Заменив рясу воинскими доспехами, Лекю вследствие этого не превратился ни в воина, ни в искусного политика. Более заносчивый, нежели храбрый, он, кроме того, отличался непомерным корыстолюбием. Радея о пользе собственного кармана более, нежели о выгодах своего отечества, Лекю просто грабил дворян и землевладельцев герцогства Миланского, взыскивая с них за малейшую ошибку /а чаще и совершенно безвинно/ огромные штрафы и конфискуя их имущества в свою пользу. Все это сходило ему с рук безнаказанно, благодаря заступничеству фаворитки. Когда же Франциск, выведенный наконец из терпения, решился отозвать Лекю — та же графиня Шатобриан выхлопотала, чтобы Лотрек опять занял должность наместника миланского. Государственная казна была истощена до невозможности, и несмотря на это, Лотрек непременным условием принятия должности наместника полагал выдачу ему на военные издержки 300000 экю. Невзирая на возражения государственного казначея барона Санблансе /Sanblancay/, Франциск приказал прислать эту сумму Лотреку посредством векселей на Геную.
Прибытие Лотрека в Милан, как бы в предзнаменование будущих бедствий, было отмечено взрывом порохового погреба /вследствие удара молнии/, произведшим смятение между горожанами и гарнизоном. Лотрек казнил родственника папы маркиза Паллавичини почти без суда, по подозрению в сношениях с неприятельскими войсками. Французский гарнизон грабил окрестных жителей и многими бесчинствами возбуждал в итальянцах крайнее негодование, наемные швейцарские войска, выйдя из повиновения, требовали уплаты жалованья, задерживаемого Лотреком. Нужда в деньгах день ото дня становилась настоятельнее, а денег не высылали. Швейцарцы передались неприятелю, имперские войска почти без труда овладевали городами и крепостями Миланского герцогства. Без денег, почти без войска, теснимый неприятелем, Лотрек в сопровождении двух слуг бежал во Францию и явился в Мелен, где в то время находился король. Франциск, негодуя на маршала, не удостоил его особой аудиенции и принял как подсудимого, потребовав в заседание Государственного совета.
4
К. Маро /род. в 1495, умер в 1544 г. в крайней нищете/ у нас мало известен, даже людям, хорошо знакомым с французской литературой. Современник Рабле, он недосягаемо выше автора романа «Гаргантюа и Пантагрюэль». Из многих его стихотворений приводим одно, могущее служить образцом поэтического дарования и философии знаменитого поэта.
Paix engendre prosperity,
De prosperite vient richesse,
De richesse — orgueil. volupte,
D'orgueil — contentions sans cesse;
Contention — la guerre adresse…
La guerre engendre pauvrete,
La pauvrete — l'humilite,
D'humilite revient la paix…
Ainsi retournent humains faits!
то есть: «Мир Порождает благоденствие, оно ведет за собой богатство, за богатством следуют гордость, сластолюбие; от гордости непрерывные распри, от них война, за войной — нищета, за нищетой — смирение, а там — опять мир. Таков круговорот деяний человеческих!»