Я протянул было руку, но остановился.
— А конфеты какого времени?
— Свежие, — усмехнулся Гаустин, — из шестидесятых.
Интересно, у прошлого есть срок годности?
Гостиная была огромной. Раздвижные двери отделяли восточную часть, превращенную в нечто вроде кабинета и библиотеки. На высоком столике стояла небольшая пишущая машинка красного цвета марки «Оливетти Гермес Беби» с заправленным внутрь листом белой бумаги. Мне вдруг захотелось — я ощутил это желание пальцами — что-нибудь напечатать. Почувствовать сопротивление клавиш, услышать звоночек в конце строчки и повернуть металлический рычажок. Желание из того времени, когда все эти действия требовали физических усилий.
— Кабинет — моя придумка, — признался Гаустин. — Мне всегда хотелось иметь свою комнату, небольшой кабинет с книжными полками и такую пишущую машинку. Не совсем в стиле шестидесятых, тогда книги хранили повсюду, где придется: на столе, на полу… Но должен тебе признаться: пишущая машинка пользуется огромным успехом. Все умиляются, заправляют бумагу, стучат по клавишам.
— Что пишут?
— Чаще всего свое имя. Людям нравится видеть свое имя напечатанным. Разумеется, это относится к тем, кто находится в ранней фазе болезни. Другие просто бьют по клавишам.
Я вспомнил, что именно так и поступал с машинной матери, и получался какой-то особенный текст
ЖГМЦЦЦРТ №№№№ ККТРР-
ПХ ГГФПР 111111111....
ВНТГВТГВНТГГГГ777РРР_
Возможно, это был какой-то код который мы никогда не разгадаем.
11
— Почему именно Швейцария? — спросил я Гаустина, когда мы сидели в гостиной шестидесятых.
— Считай, все дело в моем сентиментальном отношении к «Волшебной горе». Я пробовал и в других местах, но здесь нашелся тот, кто поверил в меня и вложил деньги. Здесь достаточно людей, готовых заплатить за возможность умереть счастливыми.
Удивительно, насколько Гаустин иногда бывает циничным.
— Тогда сохраним наше сентиментальное отношение к «Волшебной горе», — сказал я.
По правде говоря, я считал Швейцарию идеальной страной из-за нулевой степени времени. Страна без времени может быть заполнена всевозможными временами. Ей удалось преодолеть все, в том числе и XX век, без особых потрясений, которые обычно надолго привязывают тебя к определенным годам.
— Работы много, — сказал Гаустин, протирая стекла очков. — Здесь ты видишь шестидесятые среднего класса. Былое обходится очень дорого, поэтому не все могут себе его позволить. Но ты наверняка догадываешься, что далеко не у каждого прошлое и молодость были такими. Нужно располагать шестидесятыми рабочих, а также студенческими комнатами… Также шестидесятыми живших в Восточной Европе, то есть нашими шестидесятыми… Если дела пойдут хорошо, — продолжал Гаустин, — мы откроем такие клиники в разных странах. Прошлое есть и у маленьких поселений. Повсюду построим дома разных лет, объединим их в кварталы. У нас будут маленькие города прошлого, может даже целое государство. Специально для тех, кто теряет память, страдает Альцгеймером, разными деменциями. Для тех, кто уже живет только в настоящем своего прошлого. И для нас, — помолчав, продолжил он, выпуская длинную струю дыма. — Я считаю, что люди, теряющие память, попадают в клинику неслучайно… Они тут для того, чтобы сообщить нам что-то. И поверь, очень скоро многие сами начнут уходить в прошлое и терять память по своей воле. Наступают времена, когда все большему количеству людей будет хотеться спрятаться в пещере времени, вернуться назад. Впрочем, не от хорошей жизни. Мы должны подготовить своеобразные бомбоубежища, чтобы можно было укрыться в прошлом. Если хочешь, назовем их укрытиями или убежищами во времени.
Тогда я не понял, что он имеет в виду. Точно так же, как никогда не понимал, когда он шутит и шутит ли вообще.
По мнению Гаустина, для нас прошлое уже ушло, и даже когда мы попадаем туда, дверь остается открытой, можно легко вернуться назад. Для потерявших память эта дверь навсегда захлопнулась. Для них прошлое — родина, а настоящее — чужбина. Единственное, что можно сделать в этом случае, — создать пространство, совпадающее с их внутренним временем.
— Если внутри я сохранил шестьдесят пятый, когда мне было двадцать и я снимал чердачное помещение где-то в Париже, Кракове или недалеко от Софийского университета, — сказал Гаустин, — нужно устроить его хотя бы в рамках одной комнаты. Кто знает, оказывает ли это лечебное воздействие, восстанавливает ли нейроны. Но люди получают право на счастье, на воспоминание о счастье, если быть точным. Мы предполагаем, что воспоминание о счастье — счастливое воспоминание, но кто знает. Вот увидишь, как люди начнут вспоминать, рассказывать, притом что некоторые из них молчали многие месяцы.