— У Марка совета спрошу. Тринадцатым не привыкать к дефициту.
— Ой, бедные…
Когда речь заходила о Тринадцатых, мама всегда говорила одно и тоже и удручённо качала головой.
— Ай! — обратил на себя внимание отец Фредди, что только вошёл в каморку, но уже успел приложиться головой к дверному косяку. — Доброе утро, Фредди, доброе утро, Фанни! — издав противные лязги, отец Фредди поцеловал членов семьи, после чего сменил мальчонку на кушетке для смазывания.
— Папа, ты слышал, что Верховный удумал?
— Конечно, во дворе с самого ранья об этом судачат. Что ж теперь? Справляться будем, лишь бы наши ребята во Времирии ни в чём не нуждались! Время такое, нужно жертвовать… Ты ж, сынок, пойми. Мы тут в тепле, дома… А оно ж дома и стены лечат, а эти парни, ооо… — отец обхватил ладонями щёки и покачал головой, — там водяные обстрелы! Там страшно, сыро и далеко от дома, от родных! Нам то ничего, справимся! — последнее слово он отчеканил и сжал кулаки, посмотрев куда-то вдаль.
Отец Фредди, Люк Циферблатов, образованностью не отличался. Он вырос в кварталах Нижней Минутии, где обучение занимало всего три года, в отличие от мамы, Фанни Циферблатовой, в девичестве, Декадовой, что отсидела семь лет от звонка до звонка, будучи школяром Верхней Минутии. Как они сошлись — долгая и совершенно другая история, но две разноустроенных минутки сошлись здесь, в Средней, и здесь же и осели, произведя на свет маленького ходика.
— Да, пап, верно, — скрипя центральным механизмом, ответил Фредди, продолжая считать, что отец в корне неправ.
Времирия соседствовала со Времландией, и там шла поступательная упреждающая кампания (ПУК), иначе — война. Только слово это было произносить нельзя под страхом каторги. Ведь оно как, стоит назвать вещь своим именем, и сразу как-то горько становится, ибо «война» стоит на другом полюсе «мира» и фактически является самым большим злом. Но Времландия злом быть не могла, ведь никто из граждан себя к злу причислять не хотел, а Верховный совершал только добродетель и никак не злодеяния.
Освобождая Времирию от тлетворной заразы, коей являлись страны-Плеяды, весь бюджет Времландии канул в трубу, ой, в войну. Некоторые города Времирии практически сравняли с землёй, и её механизмы и шестеренки едва крутились, а минуток на этой войне полегло столько, что невозможно было посчитать, даже если умеешь считать аж до трёхсот шестидесяти пяти, всё равно жертв было больше. А о секундах вообще стоит промолчать, да и кто их считает? Наверное, это и есть то самое «самое страшное», о чём постоянно вещали с экранов утреннего и вечернего «Времского Глашатая».
Фредди попрощался с родителями и выскользнул из дома, пока мама опять не вернулась к теме дурновлияющего деда, надеясь, что если не продолжать, к вечеру она остынет и разрешит его навестить. Он шёл к остановке гораздо медленнее, чем обычно: хоть расходившись, ноги и начали слегка сгибаться в коленях, Фредди не спешил, ведь все минутки знали, что повреждённый коленный сустав восстановлению не подлежит. По пути к нему присоединилась Лия, живущая по соседству и познавшая все тяготы лишений сегодняшнего дня. Её ноги, так же, как и у Фредди, сегодня были не смазаны.
Ребята в былые времена шли до трамвая вприпрыжку, заливисто смеясь и болтая о всякой всячине. Но сегодня они шли молча, как-никак приходилось контролировать каждый шаг. Дойдя до остановки, их ожидало новое препятствие — лестница. И кому в голову пришло делать в общественном транспорте двери не на уровне пола? «Не забывайте страдать» — бессмертный девиз Минутии, «А если приспособились к старым страданиям, то держите новые!».
Как и было задумано:
Каждый день новое
Каждый день разное
Меняется время, работаем мы!
Глава 4. Пот Полгодов
Исправительная колония № 2 находилась на отшибе величественного мегаполиса Часовинии, столицы необъятной Времландии. В Часовинии проживали все возможные касты, разве что секунд в городе не было, да и как им очутиться так далеко от дома, если масла им хватало только, чтобы периодически переворачиваться с одного бока на другой? Ранее они как-то умудрялись вываливаться на улицы для шествий в поддержку Годрика и прочих времяпреступников, но урезанное масло быстро разогнало их с улиц по кроватям.
За всё время правления Годфри более-менее значимых конкурентов у него было раз-два, да и обчёлся. В предвыборной гонке в основном участвовали какие-то клоуны вроде Годачёвского да Загодюнова. Был один, Годинцов — настоящая заноза в заднице Годфри, поднявшая народный бунт, известный как Гвоздиковое шествие. Но того быстро пристрелили в загадочных обстоятельствах на Большом Времландовском мосту. И вот явился новый оппонент…
Граждане тут же протянули ему руки, ведь он, как и предыдущий, обещал им отмену кастовой системы и мир во всём мире. Наивные… Ведь стоит Времландии стать миролюбивой, как её тут же разорвут на куски зубы кровожадной Плеяды. Потому нового оппонента отправили за решётку. Безопасности ради, спокойствия для…
Заключённый Годрик Годный сидел в Изоляторе вот уже полтора года. По приговору оставалось отсидеть всего какие-то пятнадцать лет, но полгода назад оставалось отсидеть семь. Министр юстиций[1] Октябрый был мастером клепать новые сроки и науськивать своих судей-марионеток.
Почти всё время заключения бедный Годрик просидел в штрафном изоляторе, иначе говоря, в ШИЗО, куда его помещали по любому безобидному поводу. Так сказать, тюрьма внутри тюрьмы.
Заправил постель не настолько перпендикулярно полу, насколько хотелось надзирателю? Пятнадцать суток ШИЗО! Встал с кровати на десять секунд раньше положенного? Вот на десять суток и присядешь. Забыл поблагодарить разносчика масла? Снова пятнашка! В общем, в эту минуту Годрик отбывал уже одиннадцатый срок в одиночной камере два на три метра.
— Осужденный два-три-нуль-восемь, отойдите от двери к стене, к вам посетитель! — проорал надзиратель и отворил скрипучую железную дверь.
Исхудавший Годрик в полосатой пижаме, что была ему размера на три меньше, сидел на покосившейся табуретке и держал в руках книгу: «Системность окрыляет». Это произведение было одобрено самим Майцевым, министром культуры и образования Времландии. Впрочем, неодобренная литература в колонии отсутствовала.
Койка Годрика по законам ШИЗО в шесть утра прикреплялась к стене, дабы заключённый и думать забыл о каком-либо комфорте и оставалась ему одна табуретка, до того неудобная, что тело постоянно скатывалось.
— Ну, здравствуй, Годрик, как сидится? — противным голосом пролепетал Полгодов и провёл рукам по иссиня чёрным, лоснящимся от бриллиантовой смазки волосам.
— Не жалуюсь. Зачем пожаловали?
— Да вот… осмотреть, как тебя держат, всего ли хватает, поубавился ли твой гонор…
— Скажем так, не хуже, чем в одной из Секундий и уж точно не хуже, чем во Времирии, которую вы, господин Полгодов, совместно с Годфри и вашими шестерёнками планомерно уничтожаете! — прокричал в ответ Годрик.
— Молчать! Мы — освобождаем Времирию! Народ нам спасибо говорит, в ноги кланяется. Только и умеешь, что распускать грязные сплетни! — и без того надутые щёки Полгодова раздулись десятикратно. — Ох, не даром мы тебя в изолятор запрятали, ох, не даром… — сказал Полгодов и осудительно покачал головой.
— Так, значит, риторика сменилась? Вы запрятали, а не я — времяпреступник?
— Ничего не меняется, Годрик… А я-то уж помочь тебе хотел, условия улучшить, механатора предоставить, литературку новую принести. Не ценишь ты мои старания! — протянул Полгодов.
— Хочешь изменить мир — начни с себя, потому никакой помощи от маслокрада мне не надо. Я всё про ваши махинации знаю! Знаю, что Годфри держит чёрный рынок, где вовсю торгуют жизненно необходимым анти-кором, знаю, что ты — владеешь центром научных разработок, пряча себе в карман латунную долю выплат учёных-часов! Знаю…
— А ну замолчи! Кому говорю! — Полгодов залепил Годрику звонкую затрещину, трясясь от гнева.