Семья их была небогатой, но в деньгах на жизнь, казалось, не нуждалась. Два-три года спустя в этом же доме поселились старики Гарсены, началось, можно сказать, вольготное, беззаботное существование цыган, которые запружают дороги, ведущие в Сент-Мари.
Дымя трубкой, старик Гарсен строил свой дом, а отец Альбера, встав с постели, слонялся в домашних туфлях. Лишь зимой надевал поверх пижамы пальто, когда шел в порт, чтобы в кафе Жюстена выпить стаканчик белого. Иногда отправлялся рыбачить в своей лодочке с выкрашенным в зеленый цвет планширем, и тогда с причала можно было видеть, как он, бросив якорь, неподвижно сидит под зонтом.
Почти всякий раз, вернувшись с уловом, отец стряпал сам. Приглашал друзей, рыбаков, случайных прохожих. Летом уху он готовил на печурке которую соорудил посредине двора старый Гарсен.
Когда Альбер подрос, то начал посещать лицей в Ниме. Утром уезжал, а вечером возвращался на автобусе: Ним казался ему мрачным и скучным.
Лицей он окончил с грехом пополам. Чем заняться, не знал и сам. Возможно, потому, что два лета подряд у них гостил газетчик из Лиона, Альбер заявил без особой убежденности: «Стану журналистом».
В тот день, когда умер отец, в поисках работы Альбер обошел все улицы Монпелье. Наутро выяснилось, что денег нет. Оплачивать расходы на погребение и на верный костюм пришлось чете Гарсен. А у этих стариков, кроме дома, тоже почти ничего не было. Пенсии за отца едва хватало, потому что платили только часть — на мать и незамужнюю сестру.
Альбер мог бы получить место служащего в какой-нибудь конторе в Монпелье или Ниме. А владельцы лавки, в которой работал отец, приглашали к себе. Однако он решил, что попытает счастья в Париже.
— В Гро-дю-Руа у меня не было будущего, — объяснял он адвокату.
— Мне нужно знать точно, чем ты занимался, ведь на суде будут до всего докапываться. Ты, наверно, поначалу перебивался с хлеба на воду?
— Мать дала мне немного денег. Я писал статьи и предлагал разным редакциям. У меня был полный список газет.
— И тебе везде отказывали?
— Да. Велели заходить. Ел я раз в день… Обращался за помощью к людям, которые приезжали летом в Гро-дю-Руа…
— Я знаю.
Бош закусил губу. Он совсем забыл про этот эпизод. Он и к господину Уару обращался, и тот ссужал ему незначительные суммы, но Альбер так и не удосужился их вернуть.
— Работал некоторое время в одной подозрительной фирме. Спустя несколько месяцев она прогорела. Мы рассылали тысячи извещений во все концы Франции. Адреса находили в справочнике Боттена. Контора находилась неподалеку от ворот Сен-Мартен, там-то я и познакомился с Фернандой.
— Она служила в той же фирме?
— Да. Мы вдвоем надписывали конверты.
— Сколько лет ей было тогда?
— Примерно столько же, как и мне.
— Она парижанка?
— Нет, уроженка Реймса. Она уехала из дому, поскольку жить с родителями стало невыносимо.
— Поженились сразу?
— Нет.
— Но спали вместе?
Конечно, он мог сказать «да»: и проще, и быстрее. Но то было бы лишь частью правды. И разве расскажешь словами о прошлом! Париж напоминал темную вязкую массу, в которой двигались, сами не зная куда и зачем, тысячи человеческих существ. Гостиница, в которой он жил, находилась рядом с конторой на улице, параллельной Большим бульварам, и представляла собой зловонную дыру. Отовсюду слышны были какие-то подозрительные звуки и шорохи.
Многие месяцы все его помыслы и силы были направлены не на то, чтобы заработать на кусок хлеба, а на то, чтобы суметь расплатиться с одной из тех девиц, что разгуливали по тротуару. Подчас желание становилось столь мучительным, что он рыдал. Однажды за неимением денег он предложил случайной подруге отцовские часы. Она, видно, решила, что часы краденые.
Он был одинок и испытывал горькое чувство несправедливости, совершенной по отношению к нему. Чувством этим он упивался с какой-то злой радостью. Бывало, часами простаивал у витрины, засунув руки в карманы плаща, в котором он всегда зяб. В жалкой лавчонке на улице Блан-Манто, расположенной возле ломбарда, он продал все, что только можно, даже костюм, купленный к похоронам отца. Вечно ждал почтового перевода то от матери, то от бабушки. В письмах Альбер умолял никому не рассказывать о его просьбах и каждый раз придумывал какую-нибудь новую невероятную историю.
У Горвица работали только двое — Фернанда и он сам. Это был венгр, приехавший в Париж всего несколько лет назад и с горем пополам объяснявшийся по-французски. Контора его занимала квартиру из трех тесных комнатенок с низкими потолками, где было темно и потому постоянно горел свет. В конце коридора приткнулась кухня с проржавевшей плитой.