— А вам не приходило в голову, что все это она попросту выдумала?
— Иногда у меня складывалось такое впечатление. Почти каждый вечер она сочиняла какую-нибудь новую историю. В четверг, вдоволь наговорившись, она встала и, не выдержав, приподняла подол: «Если ничего другого не умеешь, то хоть поласкай меня». Так это у нас и произошло.
— Без затруднений?
— Напротив, — произнес Альбер, опустив глаза. Спустя мгновение он прибавил: — Все было совсем иначе, чем прежде. Я сам дразнил ее, требуя новых рассказов. Когда она выходила из кабинета Горвица, я просил ее подробно обо всем рассказывать. У меня и в мыслях не было жениться на ней или сделать ее своей подружкой. Я думал, что все это не приведет ни к каким последствиям. Она рассказывала мне о приключениях, которые случались с ней чуть ли не каждый вечер, всегда это оканчивалось одинаково. Но однажды нас едва не застали врасплох, но Фернанде все было трын-трава.
— Вы ее обнимали?
— Нет. Она тоже избегала объятий.
— А вы не испытывали желание причинить ей боль, как Анаис?
— Не думаю. Там было все иначе. Анаис олицетворяла солнце. Кожа у нее была теплая и смуглая. А Фернанду я всегда видел при скудном освещении. Ноги у нее были бледные и влажные. Единственным желанием у меня было, помнится, испачкать ее. Я был доволен тем, что она такая, какая есть, что валяется с кем попало. Возможно, я ее презирал. Не знаю. Но одновременно я презирал и самого себя. Мне казалось, что я тоже испачкан, как и она. Вы понимаете меня?
— Пожалуй, да. У вас пропало стремление вступать в связь с другими женщинами?
— Когда мне доводилось встречать хорошенькую девушку, я брал реванш у Фернанды. Она это сознавала и спрашивала у меня: «Что она собой представляет?…» Потом Горвиц неведомо куда исчез, и мы оба оказались на улице. Я поинтересовался, что Фернанда собирается предпринять. Она боялась нищеты, но, как ни странно, мысль выйти на панель пугала ее еще больше.
«Я не уплатила за жилье за прошлый месяц, — призналась она. — Рассчитывала уплатить в конце этого месяца». «Теперь тебя выставят на улицу?» — спросил я.
Обратите внимание, я не знал, где она живет. Раза два или три она приходила ко мне в номер, но на ночь не оставалась. Я уже решил, что она мне врет, а в действительности живет у родственников.
«Во всяком случае, пока не подыщешь себе жилье, можешь ночевать у меня», — предложил я.
В то утро подморозило. Мы стояли у витрины лавки часовщика на бульваре Бон-Нувель. Помню, лицо Фернанды аж посинело от холода.
«Это идея, — ответила она просто. — Но со мной не всегда будет весело».
Час спустя она пришла ко мне с чемоданом, куда сложила все свои пожитки. Хозяин постучал в дверь и стал возмущаться, пришлось пообещать ему платить больше.
Вечером, когда я захотел овладеть ею, она меня оттолкнула. Поскольку я настаивал, она, к моему удивлению, сначала рассердилась, а потом расплакалась. Долгое время из нее нельзя было вытянуть ни слова.
«Неужели ты не понимаешь, что я сама себе противна? — вырвалось у нее наконец. — Ты думаешь, я это делаю по своей легкомысленности?»
Почти всю ночь мы с ней проговорили. Она жаловалась, точно маленькая девочка, и в конце концов уснула в моих объятиях…
Бош не смел поднять головы, догадываясь, что у него написано на лице. Он страшился увидеть усмешку, пожимание плечами.
Профессор помолчал.
— Она снова устроилась на работу?
— Оба мы взялись за поиски работы. Первой ее нашла Фернанда. Устроилась в типографию на улице Круассан, я ходил ее встречать. Естественно, там и мужчины работали, я к ним ревновал.
— А до этого вы ее не ревновали?
— Во всяком случае, я не отдавал себе в том отчета… В одном еженедельнике я опубликовал статью, заплатили немного, потом нашел работу в политической лиге, но лишь на время выборов. Удалось устроить туда и Фернанду. Мне становилось не по себе, когда я не видел ее рядом, особенно когда не знал, чем она занята. Меня она не стеснялась. Очевидно, мужчины чувствовали ее желание. В отличие от большинства женщин, она не была ни кокеткой, ни ломакой. Мужчины понимали, что могут ею распоряжаться, что никаких последствий не будет, и этим пользовались.