Реклама магазина Флекенштейна в газете
[Из открытых источников]
Четырехэтажный дом 26 на Большой Лубянке, ставший основным местом жительства Карла Флекенштейна, где располагался и его магазин с мастерской, был вполне современным. В нем были водопровод и канализация, а в подвале дома — котельная для отопления[67]. По состоянию на февраль 1914 года семья Флекенштейна занимала на первом этаже квартиру из шести комнат с одной кухней. Часовой магазин располагался рядом в комнате с окном, а к нему примыкала комната без окон, в которой находилась мастерская. Квартира Флекенштейна занимала площадь 27,2 квадратные сажени (123 кв. м), а магазин — 12,7 (57 кв. м). Также на первом этаже здания располагались и другие торговые заведения: магазин дамского готового платья Владимира Михельсона, табачный магазин Калабуховой и чулочный магазин Сарры Гаррис с квартирой.
Дом 26 на Большой Лубянке (слева)
[Из открытых источников]
Дом 26 на Большой Лубянке
1980
[Из открытых источников]
Второй, третий и четвертый этажи здания занимали меблированные комнаты с жильцами. Согласно оценочной ведомости, годовая доходность с площади помещений, арендуемых Флекенштейнами, должна была составлять 3300 рублей в год (2400 квартира и 900 мастерская)[68]. Флекенштейн платил меньше. Он имел письменный договор с владельцем дома, согласно которому годовая плата за квартиру и мастерскую составляла 2500 рублей в год[69]. Надо полагать, доход магазина и мастерской с лихвой покрывал расходы на аренду квартиры. Так что, вопреки распространенному мнению, Флекенштейн не был владельцем не только всего дома, но даже и квартиры.
Лишние деньги в семье были, и Евдокия их вкладывала в недвижимость и землю. У Александра Николаевича Богданова она купила 10 января 1905 года участок земли в селе Богородском Ростокинской волости близ Москвы[70]. Возможно, Богданов был родственником той самой Василисы Богдановой, которая в 1891 году продала Евдокии владение в Малом Спасском переулке. Если так, то понятно — люди знакомые, проверенные, при сделке не надуют. У кого еще покупать-то, как не у своих людей, да по доброму совету.
По непонятным причинам или в результате каких-то интриг в 1908 году участок был записан как собственность Карла Флекенштейна. Но 17 ноября 1908 года Евдокия обратилась в Московскую уездную земскую управу с просьбой «зачислить землю на ее имя», мотивировав тем, что ее мужу «земля никогда не принадлежала и не принадлежит»[71]. Возможно, такие резкие формулировки, попавшие в официальную бумагу, — признак напряженности в семье и разлада между супругами. Может быть, и так. Или это знак акульей хватки Евдокии, прибиравшей к рукам все семейное дело. Да, та еще семейка!
Уведомление Московской уездной земской управы о принадлежности земельного участка Евдокии Флекенштейн
20 ноября 1908
[ЦГА Москвы. Ф. 11. Оп. 1. Д. 8396. Л. 9]
Купленный участок, в общем-то, был небольшой. Всего 141,75 квадратной сажени, это около 645 кв. м. В окладной книге участок числился как угодья. Но долго владеть угодьями не случилось. Участок в селе Богородском в местности Малое Польце по 2-й Мещанской улице Евдокия продала 12 сентября 1913 года[72]. Что-то Евдокия на участке успела возвести. Может быть, дачный домик с сараями. При продаже там уже значились жилые и нежилые строения общей оценочной стоимостью 6078 рублей (всего три строения, из них самое крупное оценено в 3891 рубль)[73]. Удивляет стоимость сделки по купчей крепости, указанная на обороте уведомления нотариуса в управу, — 5 тысяч рублей[74]. Может быть, что-то случилось и все строения были разобраны и проданы, разрушены стихией или сгорели наконец? Или это какие-то махинации — пять пишем, а два в уме?
Грянувший в 1915 году погром, ставший для Флекенштейна роковым, начался 26 мая с беспорядков на ситценабивной фабрике Товарищества Альберта Гюбнера в районе 1-го участка Хамовнической части. Собравшиеся утром у фабрики рабочие «не встали на работу и предъявили требование об удалении с фабрики всех служащих немецкого происхождения»[75]. Один из владельцев фабрики, Николай Второв, безуспешно пытался уговорить рабочих. К вечеру они толпой в несколько тысяч человек двинулись по Плющихе и через Смоленский рынок к Прохоровской мануфактуре, где накануне пищей отравились рабочие. Как утверждалось в отчете следователя, «имели место среди рабочих холероподобные заболевания»[76]. В рабочей среде тут же распространился слух о намеренном отравлении 300 человек, из которых умерли 60. А кто бы это мог сделать? Ну ясно — «немцы», кто же еще. И пошло как снежный ком. На самом деле, по данным градоначальника, заболели в результате пищевого отравления 140 человек и шестеро умерли[77]. Это тоже немало, хотя реальное число пострадавших уже не имело значения. Важнее — кто виноват, и тут верили самым невероятным и фантастическим слухам.