В два часа дня пятитысячная толпа перешла через Москворецкий мост на Красную площадь, и начался погром в Средних торговых рядах. Громили все, что имело иностранную вывеску. Как отмечала полиция, «из района 1 участка Мясницкой части по Лубянке толпа проникла в район 2 участка Сретенской части»[84]. Магазины громили и поджигали. Лишь около семи часов вечера погром на Мясницкой и прилегающих улицах прекратился, но толпы погромщиков заменили вереницы грабителей, потянувшиеся во все стороны[85]. К девяти — десяти часам вечера погром охватил всю территорию Москвы[86]. Только после ночного заседания Городской думы было принято решение применить силу и вызвать воинские наряды. На следующий день погром в городе прекратился, перекинувшись на пригороды[87].
Весть о погроме дошла до Санкт-Петербурга. В Москву был послан командующий Особым корпусом жандармов Джунковский. Он прибыл утром 29 мая и возглавил наведение порядка. В тот же день с помощью войск с беспорядками в Москве справились, но начались погромы в окрестностях и пострадали наиболее богатые усадьбы и дачи. Николай II записал в дневнике 1 июня: «В 10 час. принял Джунковского по возвращении его из командировки в Москву по случаю беспорядков и погромов»[88]. Выводы были сделаны. Принята отставка градоначальника Андрианова, через пару недель и князь Юсупов лишился должности главного начальника Московского военного округа, а позднее перестал быть и Главноначальствующим над городом Москвой.
Флекенштейну было от чего расстроиться. И дело даже не в убытках, которые хотя бы частично могли быть покрыты страховыми выплатами. Обиднее всего — бездействие полиции, не защитившей торговцев. Полиция проявила ту степень нерешительности, которая погромщиками была понята как одобрение их действий: «…сущность увещеваний, с которыми чины полиции обращались к толпе, сводившаяся к тому, что тот или другой из магазинов, которым угрожала опасность погрома, принадлежит не “немцам”, а русским, была такова, что эти увещевания, по признанию самих чинов полиции, — не могли не производить впечатления, что погромы немецких магазинов полиция считает допустимыми, что этих погромов высшее начальство желает»[89].
Паралич воли нашел свое объяснение в докладе исполнявшего обязанности начальника московской полиции Александра Севенарда князю Юсупову. Доклад «состоял в доказательстве того положения, что вспыхнувшие беспорядки и погромы являются долго назревавшим и наконец прорвавшимся нарывом, и что применение к толпе каких либо репрессий могло бы повести к самым ужасным последствиям, при чем глубоко патриотическое настроение толпы неминуемо превратилось бы, по его словам, в ярко революционное… Севенард высказывал, что он хорошо знает Москву, что у него есть опыт 1905 года, что призыв войск озлобит толпу, вызовет разгром банков и т. п.»[90].
Еще хуже то, что власть сама создала условия для разгула народной стихии. В газетах писали об опасности, исходящей от «внутренних немцев», и подогревали страхи перед «шпионами». В том же направлении мыслил и Главноначальствующий над Москвой князь Юсупов. Уже после погрома он телеграфировал 31 мая министру внутренних дел и сетовал на отсутствие своевременных мер по высылке из страны граждан воюющих с Россией держав. В телеграмме Юсупов особо отмечал: «Есть консулы экзотических стран и фантастических республик, цель пребывания коих в Москве под сомнением. Лютеранские пасторы занимаются столько же церковными делами, сколько и шпионажем»[91]. С экзотикой как раз понятно. Юсупов оправдывался за разоренное и сожженное погромщиками консульство одной из латиноамериканских стран.
Газетная статья о погроме в Москве
30 мая 1915
[Московские ведомости]
Но вот что характерно и наводит на подозрения. В докладной записке Московского городского головы Михаила Челнокова председателю Совета министров от 4 июня 1915 года рассказывалось о таких деталях погрома: «Громилы рассыпались по Москве небольшими партиями от 15–25 человек, состоящими по преимуществу из подростков и женщин. Погромы совершались спокойно, по какому-то определенному плану; во главе погромщиков стояли руководители, имевшие у себя списки магазинов и квартир; в некоторых случаях эти начальствующие сносились с кем-то по телефону, наводили справки в своих списках, проверяли торговые документы, паспорта, домовые книги и пр.»[92].