— Возможно, она менее благородная, чем предыдущая, но по крайней мере не будет раздувать скандал! А та, вот уж Господи прости!
Вечером он завалил заднее сидение машины коробками от часов, как делал всегда, когда рвал отношения.
— Все кончено, ни, ни! Почему вы не хотите понять?
— Но ты же любил меня, больше всех на свете, ты сам говорил.
— Давайте сохраним чудесные воспоминания о нашей недолгой идиллии, зачем все портить?
Виктор, Виктор — дамский угодник, рассердился по-настоящему, щелкнул пальцами, как гремучая змея погремушкой; ах, если бы некоторые мужчины носили колокольчик, предупреждающий об их приближении, мы бы сторонились этих прокаженных, этих змей! И вот она умоляет его позвонить: последний раз, пожалуйста! А если Сюзанна узнает?! Она вернется к родителям. Со своим приданым. Добрая, славная Сюзанна! Мимо прошел Жозеф с холщовой сумкой: счастливчик, женщины его пока не преследуют! Слепой! слепой Виктор! Однажды по приказу желтого генерала его обмажут медом и кинут осам на болото, за то, что не сумел сделать трех часов из одного будильника, плюх, и утки тяжело взлетели; иноземный чиновник объезжал с инспекцией город, аккуратно записывая в блокнот: выщербленный карниз, отказ повиноваться, — вырвал страницу, передал ее уполномоченному: вернуться с палачом. Напрасно несчастная любовница ждала у телефона, Виктор, распушив хвост, неспешно возвращался домой; жоран расцветил небо сине-зелеными глазками, вырвав несколько перьев у павлина, прогуливавшегося по двору Поссесьон. С какой стати экономить, рано или поздно все заберут за долги, Гермина, садясь на стул, слегка поморщилась. Что это? дождь? — спрашивала она. Глупость какая, разве жоран приносит дождь?! это стадо Пьера топочет, хотя сначала, правда, может показаться, что река или ливень шумит. За что мне сын, который охотнее танцует, чем в поле работает? Сын возвращался с праздника лучников на мотоцикле друга, промчались между елками, украшенными бумажными розами, выскочили в поле, потом на дорогу, врезались в столб, и Жак умер на месте. С тех пор, оставив ферму на слугу, отец каждый день, кроме декабрьских и январских, уходил на заре со стадом, овцы спускались сплошным потоком,
Пьер с трудом передвигался в волнах темно-коричневой шерсти, иногда какая-нибудь овца, заглядевшись на луну, медленно взлетала над другими. Почему ты оставляешь ферму? На слугу?! Тот на тебе наживается, знай мотает клубок. Пьер молча уходил, сидел неподвижно целыми днями, закутавшись в накидку из грубой шерсти, сквозь стелящуюся вдоль леска дымку он видел сына, у подножья холма внизу лежало синее, плоское как плита, озеро, ангелы поднимут его однажды, и на нем будут все потерянные дети. Слуга сматывал клубок тщательно: начал с бумажной катушки, сверху намотал овечью шерсть, луга де Клош, мебель, и когда клубок стал уже невероятных размеров, слуга сорвался с крыши амбара и умер, за поместье взялась жена
Пьера, крепкая женщина, сына родила за два часа, акушерка, которая тоже хотела ребенка — позже она-таки украдет младенца у клиентки, соврав, что тот — мертворожденный, и унесет его в чемоданчике — акушерка выбежала на балкон и крикнула отцу: Е oun valet[27]! О! Боже мой, несчастный отец! Замер на месте, слушает глухие раскаты, доносящиеся со стороны невидимого города, осень палила из пушки по огромной с полземли мишени, стрелки метились в последние розы, в хризантемы на могилах, но венок сына, жемчужный, имя на белой металлической пластинке, никакому ветру не сорвать, даже торнадо пятнадцатого января это оказалось не по силам, черепица летала по двору, красные следы отпечатались по всему дому и на белом полу комнаты Жака: оставьте все, как есть, я запрещаю вам тут убираться, они было принесли ведра и жавелевую воду, хотели вымести бумажки из-под кровати, вымыть стакан с жирными отпечатками, следами губ и пальцев сына: позволь нам унести стакан, папа, ну же, послушай. Никто до него не дотронется, пока я жив, о, Господи, долго мне еще жить прикажешь? Почему Жак не остался калекой, не ослеп? Вечером по городу шли колонной изувеченные дети, невероятно, что снаряды попали в эти тонкие, худые ручки и ножки, их же не видно с самолета, как и жаворонка, взлетевшего с темной борозды и поющего весну. Виктор на мгновение задержал взгляд на маленьких калеках и пошел, куда несли его ноги в изящных остроносых ботинках, вперед, к идеальной женщине, спокойной, неприлипчивой: в следующий раз я точно выберу себе куколку подальше от цивилизации, в деревушке с домами из черного камня, у местных кур на лапах сапоги из грязи, зато какие лица у женщин, тонкие, бледные, здравствуй, милая Франция! и он купил букет фиалок жене, доброй, невинной, верной Сюзанне; как? он перестал бегать за своей бабёнкой? Я что-то проспала! увы, весенняя оттепель в семейных отношениях не помешала ему возобновить лихорадочные поиски: попробуем еще, идеальная женщина наверняка где-то поблизости! Он уперся в кладбищенские ворота, детям сюда вход запрещен, сидя на покрытой сухим мхом каменной стене, они следили за похоронами мадам Будивилль, старухи. Той самой, с воротником, как у бледной поганки.