— Третья зона, с виноградниками на равнине…
— Наконец-то до нас дошли. Ну и?
— Советуют их вырубить и выращивать малину.
Малину! Да ведь малина осыпается, не успев толком созреть. Малину! Апоплексические мордочки вместо божественной грозди, полупрозрачной, наполненной мягким свечением, столь благотворным для глаз слепых.
— Ладно! Не хочу распаляться. Но скажите на милость, Гермина, что нам потом делать с малиной? Эти умники там указали? Десять тысяч литров сиропа? а рвать ее будет мой виноградарь?
— Вот как раз и он. Просит принять.
Он меня разглядывает? Руки, где мои руки, я закрою лицо.
— …виноградники, никогда бы я не стал ни на чьих виноградниках работать, кроме виноградников мсье, но теперь… — уму непостижимо: мои виноградники прекрасны, мы их восстановили, приняли меры и все такое.
Я в потолок смотрю?
— …и были уверены, что продадим вино. Теперь придется все бросить, все вырубить, ну и… только один виноградник у вас останется. В Кроза. А у меня семья, четверо детей, старший всегда помогал на виноградниках, но теперь решил техникой заняться, о! вот если бы мсье установил электрическую давильню… но теперь уже слишком поздно.
Слишком поздно, чтобы помешать кастрюле сесть в машину, слишком поздно, чтобы задушить ее. Через тюремную решетку хотя бы солнце видно.
— …У них виноградники удачно расположены, в первой зоне, конечно, этим людям далеко до мсье.
Двадцать лет работы, пирог с начинкой на каждый Новый год, старое боа, воротник поганки, в подарок жене виноградаря. Слепой! и не только я, все! разве наш бухгалтер знает, что через сутки у него будет один ребенок вместо двух, все идут, спотыкаясь, вытянув руки вперед. Он, словно крыса, выбирал одну и ту же дорогу, хоть раскладывай отравленную морковку на уступах между веревочными ограждениями, теперь я живу в городе под названием «Красная линия». Неправда, что вся земля исхожена и изучена, я бреду по неизведанной пустыне. Ничего у меня больше нет, только слова. И руки. Я — говорящий день и ночь попугай с выколотыми глазами. Утром я думаю: «Почему сейчас не вечер!», а вечером: «Почему сейчас не утро!» Я слоняюсь без дела целыми днями. Сад мой теперь лишь соль и сера.
Я — парнокопытное, крупная скотина из национального парка. Нет, правда: думаете, я смогу себе ногти на ногах стричь? Вот и отрастут у меня копыта. И да, я вам запрещаю до меня дотрагиваться. Зачем вы прикоснулись к моей руке? Извините, мсье, я — слепой, понимаете. Боже, зачем этот сосед смотрит на меня? Скорее закрыть лицо руками. У вас голова болит, мсье Будивилль? я просто хотел с вами поговорить о сокровищах, о кораблях, затонувших во время войны, о несметных богатствах, которые на них переправляли в Америку. Раньше он бы вежливо выпроводил соседа за дверь, а потом бы погрузился в свои счета: шестьдесят тысяч литров; даже если считать, что за литр в итоге нам, производителям, дают только пятьдесят сантимов, мы получаем тридцать тысяч франков прибыли в мошну, — бодро объяснял он вышивавшей в кресле Гермине, с некоторых пор носившей геннин[43].
— …Если я обращаюсь к вам, то только потому, что не хочу иметь дело с банками. Ваш замок, ваши земли, ваши виноградники, труд целых поколений… И как я вам уже объяснял совсем недавно, вы, хотя бы вы, не должны хранить все яйца в одной корзине.
Глубина всего два метра восемьдесят, новые современные аппараты, водолазы, от Дековилля наискосок уже проложили короткий участок железной дороги… конечно, надо учитывать и сопротивление воды…
— Это безумие, дорогой мой.
Она, шумно прихлебывая, ела суп, уверен, и локти на стол положила, теперь она может вести себя свободно, на немецкий манер.
— Вспомните про то дело с яйцами.
— Небеса нам не благоволили.
— В конце концов, делайте, что хотите. Теперь, когда у нас появилась прекрасная возможность в случае надобности брать деньги в банке, было бы глупо в чем-то себе отказывать.
— Мы скоро опять поднимемся, выкупим виноградники первой зоны. Знаете, надо идти в ногу со временем. Наше положение? наши традиции? наш образ жизни? все это окостенелое. Устаревшее и безнадежное.
И долго еще сидя рядышком в своем Поссесьон, Гонтран и Гермина щебетали в лучах восходящего солнца.
— Но, с другой стороны, почему мне предлагают золотую жилу? мне, слепому, мне, под кем земля шатается. Треугольный участок, кусок пирога, острым углом спускающийся к огню, горящему в недрах планеты. Уж не погас ли тот огонь, может, потому и виноград больше не зреет? Не предвестие ли это конца света? не разверзнутся ли с грохотом небеса? Боже мой, я во мраке, tenebrae[44] — ужасное слово, кажется, на дне океана мерцает слабый свет, корабль лежит на дне, я иду к кораблю, вытянув перед собой руки. Моллюски облепили корпус, рыбы снуют внутри, водолазы легче воды, словно стаи морских ангелов, окружили корабли, где же золото? Амфоры у них в руках пустые.
43
Геннин — женский головной убор из накрахмаленного полотна на каркасе из китового уса, получил распространение в XV веке.