— Но, Гассо, ты покинул Gut[10]? это мой кузен, Gutsbesitzer[11].
— Гермина, нет больше Gutsbesitzer, наш дом поделили на три части, у нас Notbewohner[12], и мы теперь просто служащие. У Германии, неуверенной, центробежной, нет природных защитных барьеров до самого Китая: враги, колоннами пришедшие с Мертвого моря, пытались спрятаться за низкими, почти в человеческий рост, деревьями, местные жители как мухи падали на спину, тряся лапками, думая о том, что больше никогда не увидят своих громко плачущих детей, увязших в песке по самые коленки с ямочками. Странник шел широким шагом, юродивый, сам себе пошил костюм, широкое белое платье, черкесская папаха, и в постель ложился обутым. Легко представить, как радуется уставший пилигрим приглашению к богато накрытому столу и служанке Розе, той самой Розе, Розетте, бросавшей на него косые взгляды и пахшей засохшей кровью, но нет, наш был адептом здорового питания, никаких консервов, а почему у вас фасоль… такого ярко-зеленого цвета? наверняка кислотой удобряли, чтобы быстрее росла. Ни одного приема пищи без литровой бутылки «Виттель» с красной этикеткой, на первый завтрак непременно Бирхермюсли. Ни уксуса, ни винограда, ни изюма, ни бобовых. До чего же чудно: льняные волосы, серые глаза с белесыми ресницами, а кожа словно дубленая. И складка вместо губ! Гермина хотела взять его на свадьбу Гастона с бродячей циркачкой! Он такой импозантный в широком белом платье из грубой шерсти, Годфруа и Гюстав были бы польщены. Но странник, божий посланник, юродивый вовремя исчез, отправился туда, где запад становится востоком, где сходятся параллельные линии — О! вот и она, в черной шерстяной шали! И маленькая Жаклин кричит: «мама», и собаке теперь незачем жить. Что до остальных, они празднуют нелепую свадьбу, бедная Валери с мокрыми подмышками, в панталонах, обвязанных крючком, и зонтиком с золотой ручкой, подаренным тетей Урсулой, почему все-таки никто не приударил за томящимися в заточении тетей Урсулой, ее миллионами и зонтиком? На похожий зонтик оперлась, стоя на крыльце, и мать Валери; запахнула плотнее накидку из гагачьего пуха: «пока я жива, у моей дочери не будет платьев с карманами», поэтому бутылочку с серной кислотой, предназначенную танцовщице, невесте Гастона, бедной Валери пришлось положить в белый полотняный карман, подвязанный к нижней юбке! Помнишь, Валери, как ты сказала, что я слишком старая, чтобы носить шотландскую шаль твоей матери, помнишь, Валери? Капитанский бинокль на коленях: тетя Урсула глядит на огромное озеро: вот оно в синих складках, вот полное облаков, вот белые лебеди качаются на черных водах Тартара. А сейчас эфирное, спокойное, колышется едва заметно, бледно-голубое озеро над нашими головами; тетя Урсула, пальцы унизаны драгоценными перстнями, смотрит в бинокль, смотрит на рыб, проплывающих, шурша чешуей, мимо окон, пока на глубине озера птицы носятся наперегонки за червяками, у Валери, особенно заметно в профиль, появился второй подбородок, а вместе с ним привычка приподнимать голову и вытягивать шею, бугристую шею, которая в первую очередь выдает возраст, мерзавка!
— Ты выглядишь уставшей, Валери!
— Ну вот еще, тетушка! Я вовсе не устала.
— У тебя месячные? Я имею в виду, у тебя еще есть месячные?
— Ну, конечно, тетушка. Что за вопрос!
— Значит, ты страдаешь запорами? Возьми у меня в коробочке таблетку «Динабила». Ой, мне кажется, у тебя волосы поредели с тех пор, как мы виделись в последний раз. Тебе лучше носить не прямой пробор, а косой, это придаст твоему лицу загадку, которой в нем нет.
Тетя Урсула поудобнее уселась в кресле. Сорок или восемьдесят, какая разница? Любовь, лодочник на озере, вальсы, рвущие сердце — всему конец, ах! женщины живут слишком долго! Она поглаживала горячую грелку на животе, сегодня пахнет весной, булочники и шорники, бросив прилавки, отвязывали лодки в дальнем углу сада, оставив своих помощников зевать и ковырять в носу на берегу.
— Знаешь, невеста Гастона — само очарование. Все при ней: волосы, глаза, ноги…
— Конечно, танцовщица…
— О! нечего дуться. Впрочем, понимаю, ты расстроилась. Знаешь, она мне рассказала, какая это ужасная профессия, не расслабишься. Да, она — девушка прямая, чистая… ну прямо как ты, Валери.
Тетя Урсула разразилась жутким смехом. Валери… на левом плече из-под ворота платья вылезла широкая бретелька комбинации из серого джерси.
— У нее, у этой малышки, забыла ее имя, будут дети, в отличие от нас с тобой.
И заплакала, тяжелые старческие слезы медленно текли из мутных глаз, давно уже умер Эмиль — красавец нотариус, вылитый капитан карабинеров, которому, когда он овдовел, Урсула сделала предложение, и который в страшном смущении, извиняясь и кланяясь, проводил ее до двери конторы: Боже мой, вспомнить только этот бесконечный путь обратно, только бы не упасть на улице, только бы дойти до дома с масками, а теперь Эмиль лежит на песчаном кладбище по соседству с Будивиллями, языки холодного пламени лижут древние могилы, иногда на каком-нибудь участке экскаваторы откапывают озерных мертвецов — у одного скелета в ногах лежал крошечный скелет; мать утопилась с горя в ожерелье из камней: недоглядела, ребенок провалился в лунку! — перемешанный с костями песок добывают для стекольного завода, где день и ночь горит огонь — из-за этого карьера стоявший рядом с кладбищем дом дальних родственников Будивиллей сильно потерял в цене, дом, обычный, ничего особенного, в свое время достался им от тети-теософа, построившей у себя в саду курятник в форме спирали, голубятню с вогнутыми стенами, вокруг которой стаями летают вяхири… о, вот и она, спускается по садовой дорожке, вся в черном, седые волосы торчком, застывший взгляд… надо без сожаления пройти мимо нее, залепить уши воском, закрыть руками боковой обзор и смотреть только прямо на красивый дом Будивиллей в центре города, на кованого ангела на флюгере, на каменные маски, на пыльные, ярко-синие подушки с кистями и бахромой в коляске, а не на несущийся незнамо куда мир и не на скачущие как козлята холмы; чайки, крича, хватают куски хлеба, которые она, кутаясь в черную шерстяную шаль, бросает им из окна, потом резко планируют вниз к воде и качаются на серо-зеленых, цвета ледников, волнах Дранс[13]. Бракосочетание состоялось в бывшем замке, оба Бородача, разумеется, прекрасно знали его внутреннее устройство, графы Рива были их предками. Тем более эта свадьба — абсурд! Сильвия выглядела восхитительно, легкий ветерок обрисовывал ее длинные ноги под белым кашемировым платьем с тесьмой.