— Мальчики-и! — пропела выросшая над ними хозяйка. — Давайте за стол. Что же вы?
— Сядем рядом, — предложил Стасик.
— Нет-нет! — сказала хозяйка. — Может, вы еще в шахматы играть затеете. Попрошу мужчин разбить дам.
Квасов со Стасиком подчинились и разбили.
Квасов разбил хозяйку и ее подружку — высокую красавицу, похожую в профиль на голубя-дутыша. Подружка была глубоко декольтирована. Платье прикрывало лишь непосредственно грудь, оставляя свободным обширное пышное надгрудье. Стиснутое окаемом, пространство это сдержанно пульсировало, намекая на таившуюся где-то под ним раскаленную лаву.
— Водки не надо, — попросил Квасов, удерживая чью-то руку с бутылкой. — Только сухое.
— И это называется мужчины! — напряженным голосом сказала подружка, и надгрудье ее угрожающе вздрогнуло.
— Ну, хорошо, — сдался Квасов. — Тогда — до полосочки.
— Что, старик? — засиял через стол глазищами Стасик. — Решил водочки! Ну, тогда и я.
— Всем, всем водки! — скомандовал хозяин. — По полной! За именинницу!
…Через полчаса гости перетасовались, за столом возникли промывы, и Квасов со Стасиком, ерзая по стульям, сползлись, наконец, вместе.
— Слушай, — зашептал Стасик, — ты всех здесь знаешь? Кто этот оптимист?
— Почему оптимист? — спросил Квасов, подняв глаза на долговязого молодого мужчину.
— Он с бородой, — грустно сказал Стасик. — Люди, носящие бороду, имеют интерес к жизни… Так поедем мы с тобой на охоту? У меня есть знакомый егерь… я говорил тебе?
— Да, ты говорил мне, — подтвердил захмелевший Квасов. — Ты рассказывал мне об этом бесстрашном человеке.
— Вот видишь, — сказал Стасик. — У него четыре собаки.
— Зачем нам четыре собаки? — спросил Квасов. — Скажи — зачем?
— У-у-у! — покрутил головой Стасик. — Какие собаки! Львы!.. Но мы возьмем двух.
— Хорошо… Значит, берем двух собак…
Они брели по глубокому искрящемуся снегу. Впереди, положив на спины лисьи хвосты, бежали две собаки. Рядом шагал громадный егерь. Бородатый человек, имеющий интерес к жизни. Егерь взмахнул рукой, и по веткам елок расселись белые куропатки. Одна куропатка захлопала крыльями, раскрыла клюв и закричала:
— Охотнички!..
— Охотнички! — кричал опасно вихляющийся хозяин. — Послушайте, что человек рассказывает.
Рассказывал что-то бородатый гость — кандидат наук. Это Квасов вдруг так подумал про него: «кандидат наук». Бородатый что-то рассказывал женщинам, значительно поднимая брови.
— А на фига его слушать? — спросил Стасик.
— Да мы слушаем, слушаем, — заверил хозяина Квасов. — Честное слово. Ну, хочешь последнюю фразу?.. У нас, у вас, у капуцинов, неотвратимы и сизы…
— По всем законам медицины, — подхватил Стасик, — торжественно растут носы.
— Молотки! — восхищенно сказал хозяин. — Все правильно! — И временно отвязался.
А Квасов и Стасик стали пробираться на самый конец стола, к стенке, и по дороге лягали стулья, чтобы забаррикадировать проход. И когда пробрались и посмотрели назад, то увидели, что стулья расположились очень хорошо, без просветов, выставив острые углы.
Они присели и, почти сомкнувшись лбами, потихоньку спели свою любимую: «Нас оставалось только двое из восемнадцати ребят…»
Стасик дирижировал под столом рукой.
— Как на охоте, старик, — растроганно говорил он. — Правда?
Потом они запели другую, тоже хорошую песню: «Будет еще небо голубое, будут еще в парках карусели…»
— А-а-а! Вот вы где! — закричали в этот момент разыскавшие их жены.
— Что это они здесь делают? — изнемогая от смеха, спросила жена Стасика.
— Да это они здесь поют, — ответила жена Квасова.
— А вот мы их сейчас перепоем! — сказала жена Стасика, подбоченившись.
И они, действительно, перепели их, дружно грянув:
Тогда Квасов решил пойти на кухню — варить кофе.
Oн долго колдовал там над плиткой, но зато сварил настоящий кофе по-турецки, с аппетитной коричневой пенкой. Хотел уже разлить его по чашкам — себе и Стасику, когда в кухню влетел хозяин.
— Карамба! — обрадовался он. — Черный кофе! Блеск! Дай попробовать.
Квасов подал ему кастрюлечку. Хозяин попробовал, выплюнул кофе в раковину, сказал: «Горячий, черт! Пить невозможно!» — и долил кастрюлечку холодной водой.
— Оставить тебе? — спросил он.
— Не надо, — сказал Квасов, направляясь в комнату. — Пей до дна.
Он вернулся в комнату и сразу увидел, что там назревает что-то неприятное.
Побледневший Стасик сидел за столом и, пристукивая ладонью, настойчиво говорил:
— Нет, я был на охоте. Вы что, не верите?.. Я был на охоте! — повторил он. — Был! И я подстрелил белую куропатку!
— Верно, верно, — захихикал подоспевший хозяин. — Она белая, точно. Беленькая. Я вчера видел — он ее по проспектику вел.
— Она крашеная, — сказала жена Стасика.
— Так выпьем за крашеных куропаток! — иронически провозгласил кандидат наук. Он не смотрел на Стасика, но каким-то образом усмехался все-таки в его сторону.
— А я не буду! — сказал Квасов.
— И это называется мужчины! — прорычала подружка хозяйки. Ее расплавленное надгрудье вспучивалось протуберанцами, извергалось и клокотало.
Квасов зажмурился. Он зажмурился так крепко, что даже на минуту оглох.
Когда уши отпустило, Квасов близко услышал голос Стасика:
— Не трогайте человека. Пусть поспит.
— Пусть он поспит на диванчике, — твердо отвечала хозяйка.
Они отнесли Квасова в соседнюю комнату, положили там на диван и, больно выкручивая ноги, долго стаскивали ботинки. Квасов терпел. Его несколько раз перевернули, укладывая поудобнее, поспорили шепотом — снимать ли брюки, решили не снимать и ушли на цыпочках.
Квасов открыл один глаз. В комнате был полумрак. Возле работающего телевизора стояло кресло, из-за спинки которого торчали две стриженые детские головки. Ребятишки смотрели фильм про гадкого утенка.
Квасов тоже стал смотреть. Он смотрел, пока не устал глаз. Тогда Квасов зажмурил его и открыл другой.
Потом он, кажется, задремал…
Разбудила Квасова хозяйка. Все гости давно разошлись. Только хозяйкина подружка, уже одетая, стояла еще в коридоре.
Спросонья Квасов не сразу понял, что ему вменяется в обязанность проводить подружку.
— Твоя уже уехала, — сказала хозяйка. — Да не беспокойся, нашлись у нее провожатые, — добавила она, поджав губы и тем самым как бы давая понять Квасову, что и он свободен от обязанностей.
Очнувшийся хозяин подлетел к нему с «посошком». Квасов выпил, взбодрился, даже почувствовал некоторую лихость. Ему все равно стало, кого провожать и куда — хоть к черту на кулички.
Такси они поймали быстро. Квасов открыл дверцы — и подружка села, отмерив ему места ровно столько, чтобы лишь втиснуться рядом.
Почему-то сразу они заговорили на ты. Подружка, размахивая сигаретой, бурно жаловалась ему на какого-то зануду-режиссера, а Квасов, смутно понимая, о чем разговор и кто же она, собственно, такая, утешал ее, говоря: «Да плюнь ты па него, старуха».
На поворотах подружка припадала к нему мягким плечом и слегка разворачивалась — так что лицо ее оказывалось совсем рядом, и Квасов без труда мог поцеловать его. Но он был занят другим: все старался понять, чего это ее так бросает. И наконец сообразил. Подружка сидела в такси, положив ногу на ногу, и не собиралась менять столь неустойчивой позы. Белое могучее колено ее возвышалось над спинкой переднего сиденья. Один раз Квасов, жестикулируя, нечаянно коснулся рукой этого колена — подружка снова прижалась к нему, хотя никакого виража не было, и глухо сказала: