Выбрать главу

Да, имея рядом такой образец для подражания, как-то по-другому видишь и жизнь, и её ценности, и, так сказать, «конечную остановку». На Минской международной книжной ярмарке один из поэтических вечеров проходил в магазине «Светоч». В толпе зрителей я услышала: «Русский тут один, — пожилой человек показал своему товарищу на Валентина Сорокина. — Его и со спины видно…».

Радоваться ли этому одиночеству?! Нет, грустить! К творчеству Николая Рубцова, чей 70-летний юбилей громко был отмечен, я отношусь уважительно, но спокойно. К трагической гибели его — сочувственно. К хору многочисленных хвалителей поэта — настороженно. Мол, народный поэт, столько музеев ему открыли, и не случайно своей судьбой он как бы предвосхитил судьбу русского народа… Точно — предвосхитил — баба задушила мужика. Все прилавки завалены книгами, написанными «авторами детективного жанра». Преимущественно женщинами, повествующими о маньяках, убийцах, садистах и удачливых, ироничных сыщицах…

Допустим, за этих дам пишут «литературные рабы». Но «первые номера» либеральной прозы — Улицкая, Петрушевская, Токарева, Толстая — я уверена, творят сами. И совершенно неженский, непосильный для «слабого пола» роман «5/4 накануне тишины», опубликованный в журнале «Москва», Вера Галактионова, гордость современной русской литературы, тоже написала без мужского участия. И высота этого творения, честно скажу, для меня пугающа — и своей масштабностью, и мощью разрушительной силы. Уверена: не упади в нашей жизни и в литературе мужская отвага ниже критического уровня, женщины создавали бы совсем иные произведения. Колыбельные песни, например…

* * *

Пил или не пил Есенин? Пил или не пил Рубцов? Гражданское поведение поэта — частность… В русской литературной среде пьянство считается за лихость, за невинную шалость. Более того, это наиболее проторенный путь в классики! Безалаберность жизни выдается за свободу, безответственность — за «творческое самовыражение». Норма существования — нищета, «острые ощущения» (иногда наркотические, чаще — алкогольные), желательны любовная беспорядочность и полная неустроенность быта, суицид или хотя бы его попытка… А высший подвиг поэта — смерть в безвестности под забором.

И мы не замечаем, что эту «программу» жизни русского творческого человека давным-давно навязывают и диктуют нам антирусские манипуляторы. Им выгодны «тихие поэты», «нищие поэты», а самое главное, мёртвые поэты! Но они никогда не признают человека не только талантливого, но и устойчивого, самостоятельного, национально грамотного и бесстрашного. В 1963 году Валентин Сорокин писал в стихотворении Льву Троцкому:

Это ты, в революциях скорый, Потерявший родительский кров, В золоченые наши соборы Лошадей загонял и коров.

Никто ведь за язык не тянул! Была же конъюнктура — один-разъединственный несчастный народ, воспетый Евтушенко двумя годами раньше в «Бабьем Яре», причем же тут золоченые соборы и скорые революции?!

Любопытно, что «программу» для «своих» художников и поэтов хозяева современной информационной жизни рисуют совсем другую: блестящее образование и окружение, долгое, благополучное, обеспеченное существование (возможны, правда, гонения от власти или от режима), слава обильная и прижизненная, путешествия по странам и континентам (тот же Евтушенко — типичный образец «либеральной карьеры»). Но дело даже не в этом. Во-первых, русских стало слишком мало, чтобы позволять себе роскошь быть беспечными пьяными дурачками, во-вторых, всегда, во все времена, кроме истины юродивых была истина народных вождей. А в-третьих, трава никогда не заменит дерево, хотя и без травы жить невозможно.

Россия! Голову я поднял! И слово выгранил, как меч. Убереги меня сегодня, Ведь завтра — некого беречь…

Вот и Лев Гумилёв, читая современную ему литературу про «амбивалентных» рефлексирующих героев, холящих своё эго, говорил: люди даже не подозревают, что лет сорок-пятьдесят тому назад в чести были совсем другие качества — отвага, удаль, мужественность… Легко плыть по течению, оправдывая свою слабость обстоятельствами несчастной жизни (а у кого она счастливая?), легко не отвечать даже за себя (не говоря уж о других), легко быть невесомым опавшим листом, летящим по воле ветра. Трудно быть в жизни работником и защитником, опорой и надежей, кремнистым дубом, у корней которого так недальновидно и увлеченно копаются крыловские свиньи: Сорокин де, не наш, отказывается сражаться на баррикадах недвижимости! Но еще 4 года назад, поэт, отвечая на вопрос журналиста: «Недавно был опубликован „Манифест“ — призыв к объединению известных литераторов. Ваше отношение к этой идее?», заметил, что «что процесс объединения надо вести державной рукою, негрубо, но властно и красиво».