«Здесь переплетались в один крепкий узел кровные интересы миллионов тружеников, а эта вечно голодная стая хищников справляла свой безобразный шабаш, не желая ничего знать, кроме своей наживы и барыша. Глядя на эти довольные лица, которые служили вывеской крепко сколоченных и хорошо прилаженных к делу капиталов, кажется, ни на одно мгновение нельзя было сомневаться в том, «кому живется весело, вольготно на Руси». Эта страшная сила клокотала и бурлила здесь, как в паровом котле: вот-вот вырвется она струей горячего пара и начнет ворочать миллионами колес, валов, шестерен и тысячами мудреных приводов».
У Мамина нашлись простые, полные высокого и глубокого смысла слова об особой радости чувства возвышающей чистоты рабочего труда. Надя Бахарева говорит Привалову, что ей нравятся Шатровские заводы:
«Не потому, что они стоят так дорого, и даже не потому, что именно заводами сравнились наши лучшие семейные воспоминания, — нет, я люблю их за тот особенный дух, который вносит эта работа в жизнь. Что-то такое хорошее, новое, сильное чувствуется каждый раз, когда я смотрю на заводское производство. Ведь это новая сила в полном смысле этого слова…»
Кто такая Надя Бахарева, дочь крупнейшего золотопромышленника, произносящая слова гимна рабочему труду, совершенно недоступные буржуазным сливкам узловского общества? Она представляет молодое поколение, которое решительно порывает с буржуазным укладом жизни и смысл своего труда видит в близости к народу.
«Мы живем паразитами, — говорит она Привалову, — и от нашего богатства пахнет кровью тысяч бедняков… Согласитесь, что одно сознание такой истины в состоянии отравить жизнь».
Новыми нравственными принципами ей дорог Максим Лоскутов, ее возлюбленный, с которым она бесстрашно соединяет себя узами гражданского брака.
Строки об особенностях рабочего труда писались Маминым в ту пору, когда на страницах журналов шли ожесточенные споры, пойдет ли Россия по пути Запада, развивая промышленность, умножая ряды голодного пролетариата, или сохранится крестьянская Россия, имеющая идеальную, с точки зрения ревнителей этой Руси, сельскую общину? В литературе же главенствовал герой — сельский житель, пейзаж был сельский. От заводского дыма романтики сельской жизни отворачивались. «Чумазый» герой пугал эстетов.
Герой романа «Приваловские миллионы» считал русские горные заводы язвой в экономической жизни страны. Он тянулся к сельской общине, в деревне думал найти свое место. Но очень скоро убеждался, что в деревне идет тот же жестокий капиталистический процесс. В предыдущей редакции романа Мамин ясно выразил свое отличное от народников отношение к деревне.
«Деревня в наше мудреное время, — писал он, — чреватое тысячью недугов, является для русского интеллигентного человека заветным уголком, куда можно укрыться от всяких бед и зол заедающей нас цивилизации. Привалов также когда-то мечтал о деревенской жизни, чуждой злобам и неправдам городского житья. Но это была отвлеченная деревня, созданная собственным воображением, а суровая действительность в лице настоящей русской деревни быстро разрушила все кабинетные иллюзии».
Эта линия прочерчивалась и в окончательной редакции романа. Она проходила и через другие произведения Мамина, четко определяя его отношение к народническим идеям.
Герой романа Сергей Привалов терпел двойное поражение: утратил наследственные миллионы и народнические представления о патриархальной русской деревне.
Работалось Мамину на прииске хорошо, все способствовало этому: непогода, державшая в доме, неприметные заботы Анны Протолионовны, вечерние с ней беседы.
Он сидел у себя в комнате, когда услышал звон колокольчика, фыркание лошадей, громкие мужские и женские голоса.
— Да где он? Показывай! — услышал хриплый голос Шалаева.
Дверь бесцеремонно распахнулась. Дмитрий поднялся навстречу хозяину. Кряжистый, плотный, с загорелым круглым лицом, Сергей Иванович раскрыл широко руки, обнимая гостя за плечи.
— Удружил, Дмитрий Наркисович, удружил, — заговорил он радостно, сверкая бойкими серыми глазами.
Дмитрию Наркисовичу нравился этот всегда веселый, улыбающийся и занятый по горло делами деятельный промысловик, которого он относил к категории настоящих разбитных уральцев.
— Анюта, Анюта! — позвал Шалаев. — Как там у тебя?
— Да все готово, — весело откликнулась она. — Приводи себя в порядок.
Дмитрий Наркисович невольно обратил внимание на вспыхнувшее жарким румянцем лицо молодой женщины. Словно и походка ее изменилась, в ней появилась легкость, она так и летала по дому. С хозяином будто вошла радость в дом.