«Видел попа-то? — спрашивает матушка Руфина. — Заметил, как он по сторонам оглядывается? А все со страху… Так всего и боимся: где щелкнет, где стукнет — у нас душа в пятках. Уж, кажись, чего бы и бояться: нас, стариков, никуда не подернешь, а молодых не осталось… Так вот и маячим да со дня на день ждем какой-нибудь беды».
Почему же в таком страхе маячат старики в ожидании всяких бед?
Старик о. Яков, которому на седьмой десяток перевалило, подавлен, оглушен, перепуган всем, что творится у него в собственном доме, в миру. Рушатся привычные устои жизни. В поповском доме — знамение времени — лежит том «Капитала» К. Маркса. Сын Кинтя связался в Петербурге с неблагонадежными студенческими элементами и угодил в долголетнюю сибирскую ссылку. Домой вернулся тяжко больным, сломленным. Дочь Аня, пошедшая путем брата, после того как таскали-таскали ее по тюрьмам, сошла с ума. Изломались характеры других сыновей. Никаша, в прошлом вроде порядочный человек, из «мыслящих реалистов», теперь просто преуспевающий доктор, охладевший ко всему сердцем. Прохор, в прошлом, начинал учителем. Его выжили с места по ябедам о. Ксенофонта за то, что тот в церковь не ходил, мужикам газеты читал, в постные дни скоромное употреблял. Попал Прохор в урядники и теперь пьянствует напропалую да носится по волости, выискивает крамольников.
От всего, что творится, у о. Якова голова кругом идет. Для себя от жизни он ждет только чего-то еще более худшего. Вот откуда этот испуг, застывший на его лице, вот это неладное в дому.
Уход молодых людей «в народ», в революционное подполье Дмитрий Наркисович близко наблюдал в студенческие годы. Да и сейчас на Урале живой пример стоял перед ним. Двоюродный брат Гавриил Мамин, поповский сын, с которым он встречался в студенческих кружках, оказался привлеченным к суду по процессу 193-х. Его оправдали за недостатком улик и выслали на Урал. Это испытание оказалось для него не по силам. Общительный прежде, он круто переменился характером. Изредка Гавриил Мамин, учительствовавший в Екатеринбурге, появлялся на квартире Мамина. Для посещения выбирал самые глухие часы: после полуночи, а то часа и двух. Молча посидит хмурый, прислушиваясь к невинным разговорам, молча, простившись только с Марьей Якимовной, уйдет. Дмитрий Наркисович, посмеиваясь, даже прозвал его «Никодим в нощи».
Петербургские знакомства и наблюдения уральской жизни послужили Мамину материалом при работе над этим рискованным рассказом. Конечно же, события его выходили за пределы глухого зауральского села Шерамы. Не так ли самодержавие в эту пору пыталось в страхе держать всю Россию?
Критика на рассказ «В худых душах» никак не отозвалась. Это можно было понять. Сам же Мамин его ценил. Спустя пять лет, готовя к изданию книги «Уральских рассказов», он первый том открыл рассказом «В худых душах».
Этим рассказом он завязывал авторские связи еще с одним журналом демократического направления — «Вестником Европы».
Что же «Отечественные записки»? Мамин, волнуясь, не мог знать, что Салтыков-Щедрин, прочитав рукопись уральского автора, писал по поводу «Золотухи» соредактору Григорию Захаровичу Елисееву:
«Недавно некто Мамин прислал прекраснейший очерк о золотопромышленности на Урале, вроде Брет-Гарта. Вероятно, в феврале найду место для них. Листов пять будет».
Спустя четыре дня после письма Елисееву, все решив относительно публикации, Салтыков-Щедрин 19 декабря писал в Екатеринбург:
«Милостивый государь Дмитрий Наркисович. Редакция «Отечественных записок» охотно поместит «Золотуху» в одном из ближайших номеров и предлагает Вам гонорар по 100 руб. за печатный лист. Благоволите дать ответ по возможности скорый. М. Салтыков».
Мамин не успел ответить. Письма ходили медленно, в Екатеринбург — более двух недель.
Не дождавшись своевременного ответа от Мамина, Салтыков-Щедрин 5 января 1883 года писал вновь:
«Милостивый государь Дмитрий Наркисович. Недели три тому назад я просил Вас уведомить меня, согласны ли Вы напечатать «Золотуху» с платой по 100 руб. за лист. Не будете ли Вы так любезны ускорить ответом на мой вопрос. Примите уверения в совершенном почтении и преданности. М. Салтыков».
11 января М. Е. Салтыков пишет уже третье письмо Мамину все о том же:
«Милостивый государь Дмитрий Наркисович. Я начинаю думать, что Екатеринбург не существует, потому что уже почти четыре недели тому назад послал Вам первое ответное письмо, а 5 января — второе. Так как из письма Вашего от 27 декабря вижу, предложенные мною условия (100 р. за лист) даже несколько превышают Ваши, то считаю себя в праве счесть это дело конченым — т. е. по 100 руб. за печатный лист и при первой возможности напечатаю «Золотуху». Думаю, что это будет в марте, а может, и в феврале. М. Салтыков».