— Что это даст?
— Если каждый будет думать об облегчении участи ближнего — это христианская забота, благое дело. Оно принесет плоды. Из капель образуются ручейки, из ручейков реки.
— Не возлагайте на это больших надежд.
— Вот вы, — продолжал отец, — добились того, что рабочим стали больше платить. Разве не благая помощь?
— По необходимости, Наркис Матвеевич, — по крайней необходимости. Если б не прибавили, они и дети их перемерли бы. Кто бы тогда стал работать?
— Надо судить не по делам, которые хочешь совершить, а по таким, которые удались.
— Ах, Наркис Матвеевич. Вот мне хочется кое-что на заводе переделать. Ведь как работали, так и теперь работаем. Совершенствовать нужно, металл станет дешевле, а труд дороже. А мои руки связаны. Привыкли владельцы к даровому труду, ничего не хотят менять. Не понимают, что улучшение — для их же выгоды. Рабство вроде отменено, но оно гирей — да еще какой! — висит на прогрессе. — Он помолчал. — Не знаю, как завтра у нас, какими делами эта воля отзовется. Не очень-то она радостно встречена. Все запуталось… Знаете как кругом волнуются…
Отец покорно наклонил голову.
— Пишет мне, — неохотно говорил он, — знакомый по Егве служащий графа Строганова — Дмитрий Мельников… Действительно, мало что изменилось… — Наркис Матвеевич достал из кармана письмо и начал читать: — «Нового здесь ничего нет, если не считать глупое убеждение временно обязанных крестьян, что 19 февраля будущего года они получат какую-то новую вольность и потому владетельского оброка не платят. Губернатор послал от себя чиновника для вразумления крестьян, но никто его не послушал, а потому прислали в наше имение казаков значительными силами. Уставные грамоты по нашему имению введены в действие без подписи крестьян…» И про Кыновский завод на Чусовой пишет, что там два бунта произошло и оба усмиряли воинскими силами…
— Вот-вот, — подхватил управитель. — Знаю, что в Кын вызвали казаков. Серьезные, очень серьезные волнения. Это у Строганова… Да и у Демидова такие. В Салде не хотят подписывать уставную грамоту, тагильчане шумят. Не уверен, что у нас в Висиме всегда тихо будет. Ведь есть же предел народному терпению… Как бы и мне казаков не пришлось просить… Да, Наркис Матвеевич, не думал, что меня в такую глушь занесет. Глуше Висима и места не придумать. Знал ли я, что такую жизнь увижу?
— Но ведь и тут ближние наши.
— Да, да… — рассеянно уронил Константин Павлович.
Уходя, Наркис Матвеевич всякий раз уносил с собой несколько книг и журналы «Современник», «Русское слово», которые потом в свободные вечера читал дома. Читала их и Анна Семеновна.
Отец шагал с Митей засыпающим поселком молчаливый и задумчивый. Словно понимая трудные раздумья отца, Митя тоже молчал.
Слова Поленова о возможных волнениях рабочих Висима пугали Митю. Как это будет? И что будут делать казаки, которых, может быть, придется вызывать? Будут рубить шашками и колоть пиками людей?
Два слова, которые он теперь часто слышал от отца — благоденствие людей, — неясны были для него по смыслу, но оба слова эти казались значительными.
Уже неделю Висим жил в тревожном ожидании скорого и небывалого еще события. Нарушилось привычное течение всей жизни. Стояла та летняя пора, когда обычно на заводе прекращались все работы и население поселка семьями перебиралось в села на свои покосные участки. Но сейчас, теряя самые золотые дни, все жители — малые и старые — толклись по домам и по улицам. Кругом чистились и прибирались с небывалой старательностью. Словно перед большим праздником в каждом доме мылись окна, украшались занавесками. Собак, пользовавшихся дотоле неограниченной свободой, хозяева сажали на цепи.
Прибирался и прихорашивался главный барский дом, площадь перед ним расчесывали граблями, засыпали песком. Сотни мужиков и баб приводили в порядок дороги вокруг Висима, ровняя каждую малую выбоину мелким щебнем. Из Нижнего Тагила приезжали важные господа, всюду ходили, заглядывали во все уголки, проверяли. Их сопровождал встревоженный Константин Павлович.
Ожидали приезда самого Павла Павловича Демидова, князя Сан-Донато, потомка того Демидова, который для вящей славы купил в Италии вместе с поместьем свой звонкий титул. Старожилы Висима вспоминали, что видели нынешнего владельца тому уже пятнадцать лет назад, когда он приезжал подростком вместе с матерью Авророй Карловной Карамзиной.
Мите шел одиннадцатый год. Они с Николкой, зараженные всеобщей нервной суетой, бегали по поселку, напоминавшему встревоженный улей, выпытывая всякие новости.