В том же номере газеты по странному совпадению шло сообщение о новом политическом процессе — о «Процессе 193-х».
…Дмитрий поспешно оделся и вышел на улицу в морозную стынь, испытывая настоятельную потребность увидеть человека, который сможет полностью разделить его чувства.
Этим человеком могла быть только Марья Якимовна. Теперь они, с прекращением репетиторских уроков, виделись лишь изредка. К ней он и направился.
Дмитрий стоял перед ней в прихожей и молча со странным выражением на лице смотрел неподвижно на нее.
— Что с вами? — вскрикнула женщина, отступая на шаг, держа в руках лампу. — Что-то случилось?
— Вы еще не знаете? — спросил тревожно. Он не мог перевести дыхания после быстрой ходьбы по холоду. Губы его дрожали. — Вот… — Он протянул Марье Якимовне газету.
Она, светя ему лампой, заставила его раздеться и пройти в комнаты.
Дмитрий сел на диван в углу, Марья Якимовна, опустившись рядом, ладонью коснулась его руки, лежавшей на столе.
— Спасибо, что вы пришли, — сказала Марья Якимовна. — Хорошо, что об этом я узнала именно от вас…
Он ничего не ответил, только быстро взглянул в ее серые, потемневшие глаза.
— Наверное, я не все сразу пойму, — продолжала она. — Сейчас только боль. — Она поднесла руку к сердцу. — Вот… — она чуть помедлила. — Почему-то… Как от потери самого близкого и дорогого человека.
Они не знали, что день похорон Некрасова, 30 декабря 1877 года, в Петербурге стал днем великой скорби.
Со дня смерти Пушкина чиновная столица самодержавной России не видела такого открытого выражения народного горя. Провожали в последний путь поэта-гражданина.
Длинная процессия, в несколько тысяч человек, вытянулась за гробом на пути в Новодевичий монастырь. Шли студенты, рабочие, учителя, крестьяне, актеры, ремесленники, писатели, объединенные одним чувством. Две крестьянки несли простой венок с черневшими на ленте словами: «От женщин». Сотни венков, пышных, дорогих и простых, скромных, купленных на трудовые копейки. И среди них, как знак признательности революционному поэту, невольному участнику и вдохновителю народной борьбы, венок — «От социалистов».
У могилы выступал Достоевский. Он говорил о народности поэта, о том, что имя Некрасова стоит в русской литературе вслед за именами Пушкина и Лермонтова.
Смелую речь произнес Плеханов.
«Каково бы ни было содержание моей речи, — вспоминал он позже, — факт тот, что я говорил языком совершенно недопустимым с точки зрения полиции. Это сразу почувствовала присутствовавшая на похоронах публика. Не знаю, по какой причине полиция не попыталась арестовать меня. Прекрасно сделала. Тесным кольцом окружавшие меня землевольцы и южнорусские бунтари ответили бы на полицейское насилие дружным залпом револьверов. Это было твердо решено еще накануне похорон…»
…Они продолжали говорить о Некрасове.
— С детства, — рассказывала Марья Якимовна, — его стихи вошли в мою жизнь, сохранились в памяти. С годами тянуло и к другим… Но его — никогда не забывались… Вы помните: «Постыдных, ненавистных уз отринь насильственное бремя и заключи — пока есть время — свободный по сердцу союз! Но если страсть твоя слаба и убежденье не глубоко, будь мужу вечная раба, не то раскаешься жестоко…»
Она замолчала.
Когда прощались, Марья Якимовна вдруг сказала: