Властолюбивый до самодурства, Яким Семенович не мог простить дочери позорящего его поступка. Николай Иванович предпринимал бесплодные попытки поправить семейную жизнь, вернуть жену домой. Не одобряла поведения сына и Анна Семеновна.
Напрасно Дмитрий Наркисович надеялся, что хоть Анна Семеновна примирится, признает Марью Якимовну. В письмах он пытался убедить мать в высоких достоинствах Марьи Якимовны.
«Марья Якимовна часто говорит о покойном папе и об вас, мама, — писал он, — и даю вам честное слово, что дай бог всякому другому в родной дочери встретить столько уважения, любви и заботы, а главное — понимание людей».
Усиленно приглашая мать в Екатеринбург на жительство, он в числе всяких доводов ссылался на скромность и неприхотливость в бытовых делах Марьи Якимовны.
«Итак, мама, если вы желаете квартирантов, — писал он, предлагая совместную жизнь, — то они сами просятся к вам, притом самые простые и нетребовательные, живущие так же просто, как жили и живем мы, мама… Чтобы убедиться в последнем, вам стоит только посмотреть, мама, как живет Марья Якимовна; она занимает три небольших комнаты, меблированных более чем бедно, обед и ужин у нее самые простые, из двух блюд — суп, щи — вообще что-нибудь горячее и жареное. Прислуга только раз в день убирает комнаты, подает самовар и только, даже чашки Марья Якимовна моет сама или заставляет Олю. Словом, она живет так же просто, мама, как жили мы, если не проще…»
И все-таки Анна Семеновна в ответ писала ему осудительные слова, пытаясь образумить, заставить одуматься. Писала она, что ей тяжело в Салде слушать все пересуды на их счет, ей стыдно показываться на людях, встречаться со знакомыми.
Не скрывала она своего отношения к незаконному сожительству и от Марьи Якимовны. Сохранились черновики ее писем к Марье Якимовне, раскрывающие всю сложность отношений двух женщин в те дни. В одном из них, после получения денег, собранных семье Маминых в Тагиле, она писала:
«Когда наши прежние отношения, к моему сожалению и удивлению, так неожиданно должны были измениться и, после всего случившегося вчера получила Ваше письмо с деньгами, признаюсь, я должна была подумать и подумать. Если деньги, присланные Вами, беспокоили Вас, когда были у Вас на руках, представьте и мое положение. Приняв деньги, я могу невольно заслужить упрек в сообщничестве с сыном, неблагоразумным сыном, на которого Ваш, уважаемый мною, отец указывает как на главную причину всей семейной неурядицы в их доме. В Тагиле я знаю очень немногих, кто бы принял участие в моих детях, понятно, что это сделано при Вашем посредничестве. Вы, приняв роль посредницы между мною и тагильским обществом, подумайте, что заговорит то самое общество, узнав о настоящих отношениях. Поэтому прошу Вас во имя прошлого, в память моего покойного мужа, которого, я уверена, Вы уважали, пощадите себя…»
В другом черновике Анна Семеновна всю вину возлагает на сына.
«Порицать Ваши поступки не имею права и не знаю побуждений, которые их вызвали… За поступки сына моего никого не обвиняю, он уже не мальчик, чтоб им руководить. В его годы человек отвечает сам за себя перед законом и людьми. Если он позволил себе забыть обязанности сына и честного человека, то это я приписываю его собственной бесхарактерности, а не влиянию кого-либо…»
Дмитрий Наркисович пытался повлиять на мать, помочь взглянуть на все благоразумно:
«Странно, мама, — писал он, — даже немного более чем странно и не мне говорить Вам об этом, мама, потому, что Вы всегда отлично понимали, что делаете, а особенно тех людей, с которыми имеете дело. Не могу допустить, чтобы в последнее время Вы настолько изменились, что Вас совсем трудно узнать».
Нужны были решимость и твердость перед лицом всей этой бури. Молодые люди выдержали ее.
Решался переезд всей семьи Маминых в Екатеринбург. Анна Семеновна торопила с ним, она не могла больше оставаться в Салде. Это оказалось нелегким делом.
«Писать не могла, — телеграфировала Анна Семеновна сыну в середине мая 1878 года, — драма трудная, сцены, оскорбления… не соглашаются ни на что, требуют возвращения, уступать не намерены».
В августе Анна Семеновна с сыном Николаем и дочерью Лизой переехали в Екатеринбург. Дмитрий Наркисович упорно предлагал поселиться вместе с ним и Марьей Якимовной, но от этого Анна Семеновна решительно отказалась.
Хотя позже Анна Семеновна признала гражданский брак сына с Марьей Якимовной, оценила ее высокие душевные качества, стала более спокойна за Дмитрия, даже не раз пеняла сыну Владимиру, учившемуся в Московском университете, что он в письмах забывает передавать приветы Марье Якимовне, которая всегда помнит о его студенческих нуждах, однако внутренне она с нею так и не примирилась. Осталась верна своим верованиям в святость брака, скрепленного церковью. Марья Якимовна ни разу не переступила порога дома Анны Семеновны, так же как и Анна Семеновна никогда, даже в дни болезни сына, не переступала порога ее дома на Колобовской.