Вместо пятнадцати — двадцати минут Дмитрий Наркисович задержался в редакции почти на час, обговаривая сроки появления следующих глав и сдачи новых. Он вышел на тихую улочку, белую от снега, беспокоясь, что заставил Марью Якимовну так долго ждать его на холоде. Идя по бульвару с голыми деревьями, он видел, как по крутому въезду от Трубной площади, где по воскресеньям гудел большой Птичий базар, вдоль Рождественского монастыря ломовые лошади, медленно переставляя ноги, тянули тяжелые клади на санях. Так же тихо въезжали и извозчики с седоками. Сейчас он смотрел на эту знакомую картину с чувством радости и облегчения, что свой воз в гору он, кажется, вытянул.
Марья Якимовна по его быстрой походке, оживленным, ярко блестевшим глазам догадалась, что он возвращается с хорошими новостями.
— Сейчас, сейчас все расскажу, — радостно говорил Дмитрий Наркисович, помогая ей подняться со скамьи. — Замерзла, бедная? — заботливо осведомился он. — Новости у меня такие, что сразу согреешься.
Они медленно спускались под гору к Трубной площади.
— По порядку, — заговорил Дмитрий Наркисович. — Будут печатать и следующие письма. Заказали еще и еще, не ограничивают… А заплатили… Представь, гадал по три копейки за строку, а определили по пятаку! Не смог удержаться от удивления. Мне же сказали, что они своих сотрудников не обижают, не мелочатся. Получилось — сорок семь рублей. Никогда не надо загадывать на большее, рассчитывай на меньшее. Больше будет радости. Вот они! — Он выхватил из кармана кредитки и помахал ими. — На двадцать рублей больше, чем ожидал. А?! Как тебе нравится? Надо отпраздновать! Угощаю обедом!
С Трубной площади они свернули на Неглинную.
За столом в «Славянском базаре» Дмитрий Наркисович, все еще возбужденный, продолжал рассказывать о приеме в редакции, о содержании новых глав. Он влюбленно смотрел на Марью Якимовну. Она принесла ему счастье и удачу. Слишком многим он был ей обязан. Кто, как не она, поддерживала его в самые тяжелые минуты, решительно одобрила поездку в Москву, верила, что она необходима, здесь он определит свой путь.
Поздравляя его с успехом, Марья Якимовна видела, как он разом воспрянул духом. Это уже не прежние его мелкие репортерские отчеты и не рассказы, которые он разносил в петербургские газеты и еженедельники в трудные студенческие годы. На ее глазах мужало и крепло его перо.
Как это важно, думал Дмитрий Наркисович, делясь с Марьей Якимовной планами ближайших литературных работ, увидеть себя напечатанным, да еще в таком солидном органе, поверить в свои писательские силы, дать свободу фантазии! Он получил право на серьезный разговор с читателем.
И такой разговор начался.
Следующие «письма» ложились на бумагу не менее быстро, чем первое, легко, свободно. Внутренне они вынашивались и созревали давно. Поездка из Екатеринбурга по железной дороге через знакомые, близкие места и от Перми по Каме и Волге до Нижнего Новгорода, чтение Щедрина стало побудительным толчком, ускорило их появление, определило сюжетную выразительность замысла: показать широко и с разных сторон Урал, отдавая дань огромному краю, но главное, познакомить российского читателя с острыми проблемами жизни, хоть в малой степени раскрыть судьбы народные, характеры людей Урала, мерзопакостные нравы владельцев горных богатств.
Он писал их даже быстрее, чем газета могла напечатать. К ноябрю, однако, почти половина путевых заметок появилась в «Русских ведомостях». Печатание второй половины редакция переносила на следующий год, выполняя обещание начать публикацию нового романа Боборыкина в текущем году.
В эти же дни в распространенной московской газете «Современные известия» появился очерк «Варваринский скит». Доброе предзнаменование! Посланы рассказы в журнал «Дело». Что-то там медлят с решением. Лежит рассказ «Старатели» в московском журнале «Русская мысль», посланный еще из Екатеринбурга в «Вестник Европы», но возвращенный автору.
Путевые заметки «От Урала до Москвы» — талантливая художественная публицистика. К ней Мамин-Сибиряк будет постоянно обращаться, печатая очерки большими газетными и журнальными циклами. В первом цикле не угадывался, а явственно обнаруживал себя будущий крупный художник слова, который прочно войдет в русскую литературу, продолжая и укрепляя великие завоевания реализма. Очерки носили программный характер в определении социальных позиций и как бы эскизно намечали темы будущих произведений. Интересны они свободной манерой письма. Писатель не страшился дать жанровую картину жизни старательской семьи рядом с социологическим исследованием, портрет соседствовал со статистической справкой, пейзаж совмещался с полемическим выступлением. Автор показывал себя энергичным полемистом, мастером пейзажа, диалогов, портретным живописцем. Все увязывалось между собой органично и крепко, переходы давались легко, и «стыки» казались естественными.