Амаро Иглесиас:
«Когда мы узнали, чем закончился штурм Монкады, то сразу же подумали, что нужно выяснить, где будут похоронены тела погибших повстанцев. В то время я работал на грузовичке, развозил товары. Я подъехал разгружаться к магазинам, находившимся неподалеку от казармы на улице Марти, откуда можно было наблюдать за въездом в Монкаду. В три — половине четвертого я увидел грузовик с прицепом, груженным гробами. Помню, только один гроб был обит материей. Я осторожно поехал следом и в конце концов оказался на кладбище Санта-Ифигения. Машина с гробами въехала на кладбище, а я развернулся и уехал.
Как раз в тот день умер тесть одного из хозяев предприятия, на котором я работал. Хоронить его должны были на следующий день в девять утра. Я поехал на кладбище заказать склеп и увидел, что судебные врачи занимаются вскрытием привезенных накануне трупов. В морге, похоже, не хватало места, и врачи устроились под деревом в небольшом садике неподалеку. Несколько тел было вынуто из гробов. Запах кругом стоял совершенно невыносимый. У некоторых мертвецов на лицах, обезображенных до неузнаваемости, была запекшаяся кровь».[47]
Расставшись с Триго и Флорентино, Кинтела и его товарищи решили, что следует, не теряя времени, возвращаться в Гавану по Центральному шоссе. Кинтела прибавил газу, и вскоре машина вырвалась за пределы города. Подъезжая к поселку Кобре, Кинтела заметил на обочине человека в военных брюках цвета хаки. Приняв его за солдата — разноцветную рубашку он разглядеть не успел, — Кинтела с яростью рванул руль вправо, направив машину прямо на него, однако тот каким-то чудом увернулся, бросившись в кювет. Кинтела и не подозревал, что это был один из повстанцев — Хенеросо Льянес.
Машина стремительно мчалась дальше по шоссе. Миновав Кобре, калабасарцы свернули на проселочную дорогу и остановились, чтобы переодеться в гражданское платье. Военную форму они закинули в колючий кустарник.
На въезде в Пальма-Сориано они натолкнулись на первый армейский кордон. Измученные, в мятой одежде, повстанцы напряженно смотрели, как расстояние между ними и перекрывавшей шоссе цепью военных неумолимо сокращалось. Вот осталось 50 метров; можно уже было различить лица солдат… 30 метров, и тут кто-то обнаружил на заднем сиденье валявшуюся ружейную гильзу. Мгновение — и гильза вылетела через открытое окошко наружу почти под самым носом у солдат.
— Парни, вы не знаете, что там случилось? — спросил один из них, в то время как остальные обыскивали машину. Они пока еще смутно представляли, что именно произошло в Сантьяго; по донесшимся сюда слухам, группа военных устроила вооруженный мятеж. Кинтела ответил, что ему ничего не известно. Не обнаружив ничего компрометирующего, солдаты пропустили машину.
После Пальма-Сориано машину останавливали в каждом населенном пункте; но подпольщики говорили всякий раз, что едут из соседнего поселка. Таким образом, чем значительнее становилось расстояние, отделявшее их от Сантьяго, тем больше появлялось у них шансов на спасение.
Неподалеку от Ольгина на мосту их остановили в очередной раз. Подошли двое — сержант и солдат. Сержант держал одной рукой пулемет Томпсона, другой бутылку рома «Бакарди».
— Куда направляетесь?
— В Гавану.
Сержант вскинул пулемет.
— А ну-ка, подвиньтесь, — скомандовал он, залезая в машину.
Бедиа перебрался на заднее сиденье, уступая место солдату.
— Поехали.
Кинтела посмотрел в зеркальце заднего вида. Бедиа чуть заметно кивнул головой. Моментально созрел план: если эти двое попытаются их задержать, они их сразу прикончат. На въезде в Ольгин Кинтела попытался заговорить с сержантом. Тот охотно вступил в разговор, обдав Кинтелу запахом винного перегара. Впереди показалась гарнизонная казарма. Вокруг нее стояли танки, толпились поднятые по тревоге солдаты. Кинтела вновь посмотрел в зеркальце на Бедиа и сделал ему условный знак. «Мы уже были готовы их пристрелить и рвать на полной скорости из города».
— Ну, парни, здесь нам выходить. Поезжайте осторожней, впереди на шоссе ремонт дорожного полотна, — сказал, открывая дверцу, сержант.
Кинтела облегченно вздохнул, вытирая струившийся по лицу пот.
47
Неопубликованные свидетельства Амаро Иглесиаса, записанные в 1973 году журналисткой Минервой Саладо для журнала «Куба интернасиональ».