— Эдит, я написал ее от всего сердца.
— О да, конечно, — сказала Эдит.
— Коллегия адвокатов взялась ее перепечатать — я подумал, что стоит вам об этом сказать. Генри Лобэк позвонил мне сегодня утром и заказал тысячу карточек размером с открытку, на которых будет напечатано мое скромное посвящение Джо. Это для меня, конечно, честь, но кому нужна такая честь, стоит подумать… Лучше б для нее не было такого поводу. То есть повода.
— Джо был к вам, Роберт, очень расположен.
— И мне всегда так казалось. Правда, мы виделись далеко не так часто, как хотелось бы, ведь в этом чертовом газетном бизнесе работать приходится засучив рукава. Джо был таким достойным человеком. И никогда не заносился. Как я уже сказал в своей статье, одно присутствие Джозефа Бенджамина Чапина в зале суда, с его благородством и сдержанностью, вызывало уважение к работе суда, которого в наши времена эффектных цирковых трюков в нем так недостает.
— Джо бы это понравилось. Каждое ваше слово. Джо необычайно ценил уважительное отношение к закону, — сказала Эдит Чапин.
— А как вы поживаете? Вопрос, конечно, глупый. Представляю, что творится у вас в душе… Правда, думаю, никто в нашем городе ничего другого от вас и не ожидает. В наши дни редко встретишь такое мужество.
— Мужество? — переспросила Эдит Чапин. — Роберт, какое ж это мужество? Я так привыкла к своему образу жизни, что в такое время, как сейчас, моя природная застенчивость и склонность к уединению — истинное преимущество. Моя жизнь всегда была посвящена мужу и семье, и ничему больше. Никаких интересов вне дома, никаких хобби, поверьте мне. Так с какой стати я вдруг начну выставлять напоказ свои чувства? Разве мне это свойственно?
— Нет, конечно, нет.
— Даже в дружеских отношениях я отдавала предпочтение друзьям мужа. Как раз сегодня утром я подумала: до чего же у меня мало подруг. О, я к женщинам отношусь с симпатией, и у меня с ними хорошие отношения. И мне кажется, что я существо вполне женственное. Но когда доживешь до моих лет… и вы, Роберт, ведь знаете, сколько мне лет. Так вот, что я хочу сказать: прожив в этом городе всю свою жизнь — за исключением лет учебы в частной школе, — я, казалось бы, могла приобрести близких подруг среди женщин своего возраста. Но суть в том, что к нам сюда приходило столько мужчин — клиентов, приятелей, коллег, да и мужчин из политических кругов, — что я совершенно запустила свои отношения с подругами. Вы знаете, что за последние три дня — за исключением близких родных — я не приняла ни одной приятельницы.
— Это свидетельствует о вашей необыкновенной преданности мужу, Эдит.
— Что ж, я надеюсь, люди именно так это и воспримут, а не решат, что я недолюбливаю представительниц своего пола и не интересуюсь их делами, потому что это не так. Когда я приду в себя, я обязательно подберу себе какое-нибудь занятие. Не знаю пока, чем именно я займусь, но полагаю, что выберу занятие, в котором участвуют другие женщины. И я не хочу начинать его с новыми недостатками помимо тех, что у меня уже есть.
— Да что вы, какие недостатки? За что бы вы ни взялись, у вас все прекрасно получается.
— О, это очень мило с вашей стороны, но вы забыли о моей… застенчивости, — сказала Эдит Чапин. — Каждый раз, когда мне приходилось идти с Джо в какое-нибудь публичное место, для меня это было сущей пыткой. Мне всегда было страшно. Нет, я не боялась, что сделаю что-то не так или что-то не то скажу. Я считаю, что природный инстинкт и воспитание в этом деле большое подспорье. Но моя… сдержанность… я боялась, что ее неправильно истолкуют. И как вы думаете, Роберт, такое случалось?
— Что вы, вовсе даже нет. Что вы! Я хорошо знаю здешнюю публику. Знаю, что они думают. Знаю, что они чувствуют. Это часть моего ремесла. И я могу вас уверить: то, что вы называете стеснительностью и сдержанностью, — именно это к вам и располагает.
— Джо умел отлично ладить с людьми. Он умел вести себя настолько дружелюбно, насколько это вообще возможно. Он знал, как общаться с людьми, верно же?
— Великий дар.
— Знаете, а ведь ему тоже это было непросто, — сказала Эдит Чапин.
— Неужели, Эдит?
— Да, непросто. Он ведь по природе не был общительным. Когда мы с ним только поженились — я думаю, это было до того, как вы сюда переехали, — он ограничил свой круг общения только теми, с кем он вырос. Двое-трое друзей, с которыми мы довольно часто виделись, и, между прочим, Джо, как мне казалось, предпочитал компанию людей постарше. Вроде судьи Ларкина. Или старика Инглиша, отца доктора Инглиша. Да и они, видимо, тоже получали удовольствие от его компании. Когда же он решил заняться общественной деятельностью, все переменилось. Он заставил себя стать терпеливым и терпимым к людям. Но я помню, как однажды он мне признался, как ему жаль, что в молодости не был более общительным и оттого лишил себя многих удовольствий.