Он достаточно четко мог теперь очертить путь, по которому ушли украденные меха. До Черданска добрались мопедом, спрятали его около поселка, а потом уже с мехами, через тайгу укатили на Фроловку. Не укатили — укатил. Один был. Столько шкурок — это целый тюк. Вдвоем на мопеде да с такой поклажей ехать невозможно. Тем паче при сильной тряске. На двух мопедах? Нет. Это уж слишком сложно. И ни к чему. Открыть склад, забрать меха — одному вполне под силу. В гонке по тайге тем более напарник не требуется.
Да. Другой, скорее всего, ждал в лодке, по берегу прохаживался. Вон как трава потоптана. Погрузились в моторку — и в Нежму. До райцентра от Фроловки водой сотня километров: девяносто по Каргале и десять — по большой реке. Если постараться, то с хорошим мотором за три с небольшим часа до Нежмы добраться можно. Михеева последний обход делала около полуночи. Если вскоре после этого проникли в склад, к утру в райцентр прикатили.
Искать мопед поблизости — бессмысленно. От него, конечно, избавились, но не тут. По пути выбрали место поглубже и утопили. Украли мопед или купили — выяснить трудно: мопеды не регистрируются, в каждом дворе, где пацан есть, стоит один, а то и два. Потратит он неделю, выяснит, а ему скажут: кто-то увел. Сезонники со сплавного участка прошлым летом четыре мопеда украли, а заявление всего одно было. Но поспрашивать в Нежме, какие лодки на плаву были, надо. Загвоздка в том, что внимания на них не обращают. Многие имеют лодки, весь берег ими усыпан.
Ладно, это он пока отставит в сторонку. А вот кирпичи для чего тут оказались? Может, просто путались под ногами в лодке, и выкинули их? А может, давно валяются?
Шатохин снова спустился к воде, достал ближний кирпич, о камни разломил пополам. В изломах половинки оказались сухими. Значит, кинуты недавно.
Он выпустил половинки из рук, и они бултыхнулись, брызги окатили сапоги. Шатохин долго молча глядел на эти половинки. Мария не докучала своим присутствием, курила трубочку с изогнутым коротким мундштуком. Слабый запах табака долетал до Шатохина.
— Поедем, Мария. — Он оторвал наконец взгляд от кирпичей, обернулся.
— В избы не пойдешь?
Шатохин отрицательно помотал головой.
— И есть не хочешь?
— Нет, — сказал он. — Корни пересчитаем колесами, тогда поедим...
Обратно ехали помедленнее. Через час самый трудный участок дороги остался позади. Они перекусили и сидели, отдыхали перед новым броском, теперь уж до самого Черданска. Шатохин знал, они скоро расстанутся. Будет возможность, он улетит в райцентр нынче. Старуха всегда всем помогала. Он пришел, и ему помогла. Хотелось сказать что-нибудь приятное, подумав, он спросил:
— Скажи, Мария, правду говорят, будто ты за войну шесть десятков медведей убила?
— Добыла, — быстро и сердито поправила Мария. — И привирают люди. Всех сорок пять, а в войну тридцать три, что ли.
— Сорок пять, — повторил Шатохин. — Смелая ты, Мария. Мне вот ни разу живой медведь не встречался.
— И не нужен тебе. У тебя свои медведи, — старая таежница вздохнула, поправила платок на голове. — Помогла поездка, не зря? Сказать мне можешь?
— Нужно было съездить. Обязательно. Расскажи-ка лучше, Мария, про медвежью охоту. Интересно.
— Что интересного. Медведю, поди, жить нужно. Не нужда бы, не стреляла...
— Тогда просто про медведей расскажи. Что хочешь.
— Ладно, не люблю рассказывать, тебе расскажу... После войны, еще молода была, попросили для зоопарка медведя поймать. Дело, поди, и не хитрое, если знаешь, как. Эвенки на медведя мало ходят, а отец мой ходил. И ловить умел. Вырубит чурбак, накрепко привяжет к нему короткую конопляную веревку, а на конце петлю завяжет. У медведя тропа своя, пойдет по ней, в петлю мордой и сунется. Мотать башкой станет, пуще петля затянется.
И я такую ловушку сделала. Поставила, два дня проверять ходила — пусто. А потом прихожу, издалека вижу, попался. И прямо перед моим приходом. Спряталась за соснами и слежу, что же косолапый делать будет. А он потоптался, потоптался, берет в лапы чурку и вперед кидает, от себя прочь как бы. Веревка-то на что — тянет. Опять он чурку в лапы — и уж об дерево ее. А чурка отскакивает, да в лоб ему. Тут мишка не выдержал и давай колошматить чурку лапами что есть мочи. Я все слежу, что дальше. А он поостыл и землю рыть под собой принимается. Вырыл ямку, чурку туда помещает и закапывает лапами старательно. Медленно пятится и во все глаза глядит туда, где чурку закопал. А она из земли ползет. Он тогда снова закапывать, и опять чурка вылазит. Мне бы сетку на него накинуть да за подмогой бежать. А я сижу в укрытии, за ним слежу. И смешно, и жалко. Так несколько часов он с чуркой и маялся.