- Сынок, - обратился он к взводному, - а ты с красноармейцами иди, они помогут тебе...
И "сынок" поднялся, вначале осторожно ступил на больную ногу, потом часто-часто заковылял к подчиненным. Те осторожно взяли его под руки, и взвод догнал ушедших вперед.
- Вот теперь люди пойдут за своим командиром и в огонь и в воду, удовлетворенно проговорил Алексей Константинович, обращаясь к нам, свидетелям этой сцены.
Комиссар Чурсин знал, что в ратном труде, в постоянном общении, в конфликтных ситуациях лучше всего проявляются человеческие характеры. Характер, говорил он, это не только способность человека быть энергичным или пассивным, темпераментным или хладнокровным, выдержанным или нетерпеливым, это - особенная система взаимоотношений человека с окружающими. Наш комиссар стремился понять человека, считал, что вся политическая работа начинается с познания душевных качеств красноармейца.
Я и теперь крепко дружу с Алексеем Константиновичем Чурсиным. Нередко в моей квартире раздается телефонный звонок. Звучит его бодрый и энергичный голос:
- Фомич, жду тебя на чашку чая, есть разговор.
Я охотно еду в его гостеприимную семью. У Алексея Константиновича в руках обычно новая книга мемуаров. Завязывается оживленная беседа. Мы вспоминаем боевых друзей, обсуждаем прочитанную книгу.
И еще об одном человеке расскажу. О командире дивизии Иване Прокофьевиче Михайлине. Дивизию он принял после окончания высших академических курсов при Военной академии РККА. Простой в обращении, чуткий к чужому горю, Иван Прокофьевич уважительно относился к людям. Он умел беседовать с молодыми командирами, особенно тянулся к тем, кто отличался пытливым умом, самостоятельным мышлением. Таких он всячески поддерживал. Я любил слушать его выступления на совещаниях командно-политического состава. Это были раздумья многоопытного военачальника о завтрашнем дне нашей армии, о роли человека в современной войне.
Бусяцкий, Чурсин, Михайлин... Они были личностями в самом высоком понимании этого слова. Мы подражали им, учились у них, росли рядом с ними. Помню окружное учение, проведенное летом 1937 года. Личный состав нашего полка на всех этапах действовал уверенно и слаженно, за что получил благодарность от командующего Московским военным округом.
После учения меня вызвали в штаб округа. Здесь со мной долго и обстоятельно беседовали работники отдела кадров. Они внимательно изучали мое личное дело, поинтересовались здоровьем. Мне была предложена должность командира 251-го стрелкового полка, который дислоцировался в Туле.
Глава III.
В годы перед грозой
В Тулу я приехал погожим летним днем. Было воскресенье. Решил побродить по незнакомым улицам, сплошь залитым солнцем. Нигде, пожалуй, небо не казалось мне таким широким и просторным, как над этим городом.
Ходил я по городу, и меня не покидало радостное ожидание встречи с интересной работой, новыми людьми. Как это все произойдет, я уже не раз проиграл, прокрутил мысленно. Выходило так, что опыта и профессиональных знаний мне должно хватить для преодоления всех ожидаемых трудностей. Ведь в должности начальника штаба полка нередко брал на себя ответственность, принимал серьезные решения, до конца отстаивал свою точку зрения. Словом, в игре воображения я надежно чувствовал себя на месте командира полка.
А в реальной жизни все вышло сложнее. 251-й стрелковый полк длительное время был без командира. Заместитель командира полка, у которого я принимал дела, показался мне каким-то растерянным, суетливым. В разговоре он перескакивал, что называется, с пятого на десятое, не мог толком доложить о состоянии дел. Потом рассказал, что весь личный состав больше занимается хозяйственными работами, чем боевой подготовкой.
Я понимал, что от хозяйственных работ никуда не уйти. На строевом плацу между казармами громоздились повозки, разное военное снаряжение. Но все это необходимо было убрать в специально построенные помещения. Из штаба дивизии, как из рога изобилия, сыпались приказания любыми средствами выполнить то одну, то другую хозяйственную задачу. Люди превратились в землекопов, плотников, каменщиков. Передо мной стояла нелегкая задача: заставить людей повернуться лицом к боевой подготовке, наладить плановую учебу. Ну а как же поступить с повозками? Их-то куда?
Их я через несколько дней приказал убрать со строевого плаца. Начальник штаба полка удивленно вскинул брови: куда, мол, девать эту многоколесную армаду, если место ей тут определил сам командир дивизии? Место нашлось. Весь полк на следующее утро стоял на плацу. Я медленно шел вдоль строя и мучительно подбирал слова, которые должен был сказать подчиненным:
- Через месяц штаб полка проверит состояние боевой подготовки в ротах, а поэтому...
Честно, не скрывая трудностей, ожидающих всех нас впереди, изложил план дальнейшей жизни полка. Главным в этой жизни оставались тактическая подготовка, стрельбы и марши, а строительству отводилось время, которое у военных принято называть личным. Мне трудно было пойти на этот шаг, но я решился. Конечно, после долгих бесед с командирами подразделений, после детального и нелегкого для меня разговора на партийном собрании штаба. Прошло оно бурно. Кое-кто из выступавших прямо намекал мне на то, что я отступаю от приказа комдива, показывая при этом на маячившие в окнах повозки. Меня даже пытались упрекнуть в каких-то личных, корыстных интересах. Но тут меня поддержал комиссар полка Иван Федорович Карасев. Он первый прочувствовал сложность момента, правильно оценил все и поверил мне. Потом уже в откровенном разговоре со мной Иван Федорович скажет:
- Поверил, Василий Фомич, что не заезжий человек вы для нас, а хозяин на. долгое время, теперь дело пойдет.
Подтянулись люди. По-уставному пошла жизнь в нашем городке. Плац снова огласился звонкими командами. Со стрельбища то и дело доносились дробные перестуки пулеметов. Командиры и красноармейцы стали больше следить за собой, выглядели молодцами. Я присутствовал на нескольких комсомольских собраниях, где полковая молодежь с присущей ей энергией и деловитостью решала насущные задачи нашей жизни. После таких собраний появлялись короткие и хлесткие лозунги дня, призывавшие воинов с большей отдачей использовать учебное время, рачительно относиться к народному имуществу.. Но один лозунг был для всех нас постоянным. Висел он в столовой, в клубе, в казармах: "Товарищи! После занятий беритесь за лопату и молоток. Хозяйственные работы - наш второй ударный фронт". Этот призывный клич действовал магически на всех. Проводились субботники, ударные декады, роты вызывали друг друга на соревнование, главной целью которого было поскорее закончить строительство надежных укрытий для военного имущества. Я несколько раз обращался за помощью к комдиву, но в ответ слышал: "Есть начальник КЭО, к нему и обращайтесь..."
Штаб полка сдержал слово. Через месяц мы проверили некоторые роты. Конечно, радостного было мало. А командир роты Василий Воропаев особенно удручил нас. На тактическом поле он действовал нерешительно, долго думал, а затем принимал не лучшие решения. Красноармейцы, конечно, чувствовали эту неуверенность, суетились, допускали много ошибок в исполнении тактических приемов. У меня даже появилось сильное желание отчитать командира роты сейчас же при всех. Но здравый рассудок подсказывал иное.
Я предложил комиссару полка наведаться вечером домой к Воропаеву. Татьяна Васильевна Воропаева, две ее славные дочки встретили нас приветливо. Наш визит, видимо, не смутил их. В небольшой комнате было чисто и уютно. На столе появился ароматный чай. Хозяйка угостила нас сдобными булочками собственной выпечки. Разговор сам собой получился непринужденный.
- Ну, Василий Петрович, - обращаясь к Воропаеву, сказал комиссар, тыл у вас, чувствуется по всему, крепкий и надежный. Стало быть, и дела в боевой подготовке должны поправиться...
Видно было, что с Василием Петровичем Воропаевым давно вот так откровенно и задушевно не говорили. Ротный мне понравился. Резко и с болью говорил он о командирах из штаба полка, нередко забиравших личный состав на разные хозяйственные работы, не считаясь с мнением командира роты. Воропаев не скрывал и того, что сам стал мало готовиться к занятиям, запустил личную подготовку, оттого и испытывает затруднения в организации учебного процесса с подчиненными.