– Да будет так, аминь! – подвел итог разговору король Эдуард. – Итак, мы отправляемся в Россию. Со мной в Санкт-Петербург, помимо королевского семейства, пойдут министр иностранных дел и первый морской лорд адмирал Фишер. Премьер-министр останется дома на хозяйстве и будет беречь нашу корзину с хрупкими яйцами. Так как ваш «Дредноут», Джеки, еще не готов, то пойдем на одном из броненосных крейсеров нашего флота по вашему выбору. И вообще, у меня есть чувство, что за время поездки мы узнаем еще очень много того, что перевернет наше представление о смысле творящихся ныне событий.
Еще неделю назад Николай фон Эссен в звании капитана первого ранга командовал эскадренным броненосцем «Слава» и в Кронштадте усиленно готовил его к летней кампании 1907 года. Но потом в его жизни случился вызов в Зимний Дворец на императорскую аудиенцию. Аудиенция была частной: помимо самой императрицы, присутствовали только ее супруг, брат Михаил, да Канцлер Империи господин Одинцов – но это ничуть не умаляло пролившихся на него императорских милостей. Поздравив Николая Оттовича чином контр-адмирала, императрица вручила ему именной рескрипт о назначении его командующим дивизией новейших карманных линкоров, находящихся сейчас в достройке на петербургских заводах, при том, что на освободившихся стапелях уже лежали кили таких же линкоров второй, улучшенной серии. Удивительна была скорость постройки. От первой линии на чертежах до принятия в казну должно было пройти не более трех лет, в то время как иные корабли на российских верфях строились по восемь лет, непрерывно обрастая изменениями, дополнениями, удорожающими проект. Правда, Балтийского завода нарекание за долгострой не касалось ни в коей степени. При постройке последней серии классических броненосцев типа «Бородино» за пять лет там умудрились сдать три корабля (последним из которых как раз и была «Слава»), в то время как Новое Адмиралтейство и Верфь на Галерном острове за четыре года успели построить только по одному такому броненосцу.
Но прежде чем новоиспеченный контр-адмирал смог попасть к новому месту службы и своими глазами увидеть доселе секретные корабли, ему предстояла беседа в тесном мужском кругу с канцлером Одинцовым, Великим князем Михаилом и князем-консортом Александром Новиковым. Эти трое составляли высший эшелон власти, стоящий непосредственно у подножия трона; все троих он знал по маньчжурским делам: канцера Одинцова меньше, а великого князя Михаила и супруга императрицы – больше. Последнего он уважал не только как храброго офицера и грамотного командира, обеспечившего решающий успех в Тюренченском сражении, но и как человека, который не поддался соблазну влезть на трон и править вместо своей супруги. Князь-консорт не стал этого делать даже тогда, когда его супруга отдалилась от дел, рожая своего первенца, цесаревича Александра Александровича, полного тезку своего августейшего отца. Какие отношения у императрицы и ее супруга за дверями спальни, не знает никто, но даже самые грязные языки не пытаются приписывать князю-консорту любовниц, а императрице любовников. По впечатлениям, полученным во время аудиенции, Николай фон Эссен мог сказать, что перед ним стояла не только Императрица Всероссийская, успешно правящая страной и обожаемая своими подданными (либеральное меньшинство в расчет не берем), но и счастливая в браке женщина, мать и жена.
Мужской разговор состоялся в кабинете канцлера Одинцова, где новоиспеченному адмиралу фон Эссену прежде бывать не доводилось. Все просто и крайне сурово. Длинный стол, несгораемый шкаф, портрет государыни Ольги на стене, ковровая дорожка, стулья для посетителей и кресло, в котором обычно сидит императрица. Но главной особенностью этого кабинета являлась плотно закрывающаяся двойная дверь, обе створки которой изготовлены из тяжелого дуба, и не пропускают наружу ни единого звука. Гость этого кабинета не знал, что пространство под деревянными панелями было особым образом проложено слоями войлока, так что и стены были абсолютно звуконепроницаемыми. Еще бы – ведь здесь творилась политика и произносились слова, за знание которых в Берлине, Вене, Париже и Лондоне кое-кто, наверное, отдал бы правый глаз и левую почку в придачу.