Это был огромный, старый, разросшийся за счёт пристроек дом, возведённый больше пятидесяти лет назад одним джентльменом из Южной Африки, который, как сообщил мне Холмс, встретил свою ужасную и необычную смерть в этом самом доме. Отсюда открывался захватывающий и прекрасный вид на Ла-Манш, но из-за соседства с водными просторами здесь часто наблюдались туманы и холодные моросящие дожди. Должно быть, в момент смерти первого хозяина это было действительно мрачное место, но Холмс купил собственный электрогенератор и провёл электричество по всему зданию, поэтому оно казалось довольно жизнерадостным в тот вечер, когда мы после ужина сидели и пили чай в ярко освещённой библиотеке, а приятный морской бриз врывался в окно вместе с монотонным жужжанием насекомых и ароматом цветов.
— Должен признать, Холмс, тут довольно мило.
Он бросил на меня острый взгляд:
— Неплохая замена шуму и смраду летнего вечера в Лондоне, Уотсон?
— Именно! — Я рассмеялся. — Мне почти захотелось провести оставшиеся годы или, вероятно, месяцы здесь, с вами, в деревне.
— Я был бы счастлив, разумеется… Но вы сказали «месяцы»?
Его лицо, обычно непроницаемое, выдало огорчение.
Я пожал плечами:
— Боюсь, что так, но давайте не будем обсуждать столь безотрадную тему, как смерть. Как успехи с пчёлами?
Мой друг нажал кнопку, вмонтированную в небольшую коробочку на столе рядом с его креслом.
— Я хочу, чтобы вы кое-что попробовали, Уотсон, а потом я отвечу на любые вопросы, которые у вас могли возникнуть касательно моих пчёл.
Когда миссис Хадсон отозвалась на электрический звонок, Холмс попросил:
— Не могли бы вы принести новую бутылочку того вина из подвала для нашего гостя, миссис Хадсон.
Я поднял брови, удивившись странному ударению на этих двух словах, но Холмс с неуловимейшей улыбкой приложил палец к губам, пресекая любые вопросы. Мы так и просидели в тишине около пяти минут, пока экономка не вернулась с бутылкой «того вина». Должен признаться, пока мы ждали, я погрузился в приятную полудрёму, вызванную обильным ужином в сочетании с тёплым чаем, мягким бризом и жужжанием насекомых. Разбудил меня стук подноса, который поставили на стол рядом с креслом моего друга. Холмс взирал на меня с сочувствием и тревогой, но печальное выражение его лица быстро сменилось лучезарной весёлостью, стоило ему понять, что я проснулся.
— Что ж, Уотсон, — воскликнул он, — а вот и вино! Мне будет интересно выслушать ваше мнение.
Я подавил зевоту и сказал:
— Возможно, будет благоразумнее мне откланяться, а не наслаждаться вином.
— Чепуха, Уотсон. Я не приму отказа. Я настаиваю.
— Ох, ну хорошо, — безропотно согласился я.
— Отлично, отлично. — Холмс вытащил пробку и щедрой рукой налил два полных бокала.
Поскольку бутылка была из тёмно-зелёного стекла, я только теперь увидел, что вино имеет тёмно-золотистый оттенок, по цвету что-то среднее между мёдом и светлой патокой. Я заметил также, что Холмс взирает на вино с выражением, которое я бы мог охарактеризовать как нездоровую заинтересованность. Так и подмывало спросить, не содержится ли в ценном вине какой-нибудь дополнительный ингредиент — возможно, кокаин, — но я удержался, зная, что после стольких лет лёгкого давления вкупе с дружескими и профессиональными увещеваниями с моей стороны Холмс отказался-таки от использования этого наркотического вещества.
Когда он протянул мне бокал, я понюхал напиток, и сладкий, почти приторный запах подсказал мне, что же это за загадочное вино.
— Да ведь это медовуха! — воскликнул я.
— Она самая, разлитая в бутылки на этой ферме, из мёда с моей собственной пасеки. Пейте же, Уотсон!
— Сначала вы велели мне прыгать юным козликом, теперь хотите превратить меня в викинга, — проворчал я. Однако, едва попробовав медовуху, я залпом допил содержимое бокала и воскликнул: — Ей-богу, Холмс, напиток чудо как хорош! Правда, чуть сладковат, на мой вкус, и мне не стоит им злоупотреблять.
Холмс со странным выражением лица, которое, как я понадеялся, означало восторг, но в равной степени могло указывать и на расстроенные чувства, пробормотал:
— А по поводу этого, Уотсон, поживём — увидим.
В ту ночь я спал крепко, как никогда за последние годы, и проснулся изрядно посвежевшим.
— Холмс, — объявил я за завтраком, — деревенский воздух и впрямь творит чудеса. Я определённо чувствую себя на десять лет моложе.
— Неужели? — поразился он, а потом бросил на меня пронизывающий взгляд. — Как насчёт более оптимистичных прогнозов, доктор?
— Ещё рано, — коротко бросил я, загрустив при мыслях о будущем.
Остаток завтрака прошёл в молчании.
Однако в последующие дни здоровье моё продолжало неуклонно улучшаться. Мне чудилось, что я ярче чувствую вкус еды, острее различаю запахи деревни (не всегда приятные!) и чётче слышу звуки насекомых и животных, чем в течение последних нескольких лет. Однажды вечером, когда мы с Холмсом сидели за чашкой чая в сопровождении неизменного бокала медового вина, я поделился своими ощущениями.
— Вынужден заключить, — закончил я между неспешными глотками сладкого янтарного напитка, — что лондонские воздух, вода и еда содержат какие-то вредные примеси, которые способствуют преждевременному старению, и вы не зря советуете мне перебраться в сельскую местность, чтобы увеличить число оставшихся мне лет.
Я быстро допил остатки медовухи и плеснул себе ещё бокальчик, проигнорировав довольный взгляд Холмса. С первых же дней он настоял, чтобы каждый вечер я выпивал по полному бокалу. Сначала я согласился, исключительно чтобы порадовать друга и искупить ту обиду, которую я мог ненамеренно нанести в первый вечер, когда слишком резко выразил своё мнение по поводу его медовухи, но через некоторое время пристрастился вечером выпивать по бокальчику, а порой и по два-три.
— Замечу, Уотсон, что теперь вы говорите уже об оставшихся годах, а не месяцах.
Я снова устроился в кресле с бокалом медовухи и чашкой чая, а Холмс продолжил спокойным задумчивым тоном:
— Вы совершенно верно подметили, что лондонский воздух и лондонская вода куда грязнее, чем в сельской местности, как верно и то, что пребывание в деревне может продлить жизнь по сравнению с пребыванием в городе. Тем не менее факт остаётся фактом: людям отпущен определённый промежуток времени. В итоге здоровый образ жизни позволяет прожить максимально длинный срок, но за рамки этого промежутка всё равно не выйти. Это по силам только при вмешательстве человека!
Странная речь меня озадачила, но, прежде чем я успел вставить хоть какой-то комментарий, Холмс снова заговорил, и его голос звенел в вечерней тишине:
— Вино, которое вы пьёте с такой охотой, Уотсон, — вино, как вы выразились, слишком сладкое, на ваш городской вкус, — омолаживает каждую клетку вашего тела! Точно так же, как поддерживает молодость не только мою, но и моей экономки миссис Хадсон.
После этого необычного заявления на несколько минут воцарилась тишина. Господи, подумал я, он сошёл с ума! Блестящий аналитический разум в итоге уступил дряхлости. Зная из медицинской практики, насколько осторожно надо вести себя с человеком, которого мучают приступы бреда, я заострил внимание на последних словах и осторожно уточнил, хотя и не без дрожи в голосе:
— Разумеется, ваша экономка, та женщина средних лет, — это не наша миссис Хадсон с Бейкер-стрит, а её дочь?
Сверкая глазами, Холмс объявил:
— Это именно та миссис Хадсон, которую вы знали много лет назад на Бейкер-стрит, и вовсе она не средних лет. Как и я, она молода физически, но маскируется, чтобы выглядеть старой, дабы не вызвать подозрений и суеверной враждебности среди местных жителей и не шокировать вас, пока вы ещё слабы.
Я открыл рот, намереваясь произнести какие-нибудь умиротворяющие слова, но, прежде чем я успел заговорить, Холмс продолжил в более спокойной манере:
— Я понимаю, нельзя ожидать, что вы поверите мне на слово, Уотсон. Поэтому, чтобы доказать, что я не безумен и не впал в старческий маразм, я хочу, чтобы вы провели самый тщательный и полный врачебный осмотр. Я позволил себе доставить сюда из Лондона все ваши инструменты. Вкупе с оборудованием, которое я использую в собственных биологических изысканиях, они помогут вам удостовериться, что я говорю чистую правду.