«И при всем богатстве выбора женщин… Хоть с одной ты завел что-то серьезное? Опять нет? Все «кобелируешь», «икру мечешь», похоть услаждаешь? А — всерьез? Нет…».
Но в процессе самокопания стала возникать и обратная волна эмоций. Сначала совсем слабенькая, чуть живая, но она нарастала и набирала силу:
«А вот это мне надо? Друзей нет? А терять их — слабо? А ведь это — будет, точно будет! Подруги серьезной нет? Ага… детей еще заведи! Придурок! А вдовой женщину оставить, с детьми на руках? Каково? Или ты думаешь прибиться на склад и мирно, и в довольстве провести следующие пять-шесть лет? Нет? Противно так, говоришь? Ну да, противно! А значит — сиди и не чирикай! Друзей не потеряешь, вдовы и детей за плечами не будет! «Если у вас нету дома…». А — пусть и так! Эгоизм? Х-м-м… пусть! Трусость? Какая это трусость? Ты же не собираешься отсиживаться в стороне. Значит — что? Ах, вон оно чего — гражданская трусость? Не стал полноценным членом общества? Ну-у-у… брат, тут дело такое… не известно, что лучше — стать членом общества, но ненадолго… А потом — пиф-паф, и нет Ваньки Косова! Или вот так — промелькнуть искоркой и погаснуть. И не будет безутешных друзей, не будет почерневшей от горя вдовы, и голодных детей за спиной не будет!»
«Есть только миг, за него и держись! М-да… за него и держись… Так легче, наверное. «Только белых мокрых комьев быстрый промельк маховой…». М-да… прошлогоднее унынье и дела зимы иной… и дела зимы иной!».
«Ну а чего? Что-то же сделал, да? Вон… песни люди поют. Да, не мои песни. Но… а были ли бы они тут, без меня если? Кто знает… Может и нет. И женщины. Красивые женщины. У них же были моменты… х-м-м… очень приятные и радостные? Были же? А без меня этих моментов может быть и не было. Вот не было бы и все! Молодец я? Да вот… хрен его знает, молодец или нет! Вроде бы и да, а вроде бы… Как-то язык не поворачивается уверенно сказать, что — молодец!».
Косов подумал, потом достал из ранца свою заветную фляжку и сделал пару хороших таких, емких глотков. Хорош коньячок! Тепло разлилось по телу, начав с живота. Проходило это тупое нежелание ничего делать. Иван вышел на крыльцо вокзала, у главного входа, закурил. Темнота постепенно уходила, на востоке уже небо становилось светлее.
Вздохнул.
«Да и хрен с ним! Однова живем! Значит так — сначала к Елене, посижу, посмотрю со стороны — одна ли она выйдет из подъезда. Отсюда и пляшем! Мне и надо-то пару дней у нее перекантоваться — отметиться в комендатуре; в филармонию сходить, с документами все порешать; потом… Потом — в клуб съездить. Оборудовать запасной аэродром! Потом… потом — деньги с книжки снять. А вот потом… Кира? Да, Кира. Хоть и… как-то боязно, и уверенности совсем нет. Но — надо! Да и признайся честно, мудак, ты же уже с неделю гонишь от себя мысли, что вот-вот и сможешь ее увидеть? Так же, да? Да — так-так! Сыкло ты, мля, противное, Ваня! Сыкло и… мудак! Тьфу ты! Противно с тобой разговаривать! Хочешь девушку увидеть — увидь! Поговори, выясни все… а не вот это вот все — ах, Кирочка! Ах, как она меня встретит? А что она скажет? Увидишь, встретит, скажет! От этого и плясать будем! Ну-ка, взбодрись, тряпка! Плечи назад, голову выше, шаг тверже. Взгляд наглый, уверенный! Вперед, сука!».
И закинув ранец на плечи, Косов зашагал с крыльца вокзала.