- Ну! Чего стоим, чего ждем? Давай, хватайся. Сейчас же тебе ничего не мешает? Или мешает?
- На вот… юбку мою в сумку засунь, что ли!
Наконец-то Танька угнездилась у него на спине. Да крепко так… зараза! Бока сдавливает ощутимо. Ну конечно, ножки-то у нее накачаны – будь здоров! Вот бы шею еще так не давила…
- Скажи честно… Татьяна! Ты меня сейчас задушить хочешь? Что плохого я тебе сделал? Кроме того, всего хорошего… у-ф-ф… так… ногу вот сюда закинуть! Ага!
- Может я тебя задушить хочу… в объятиях любви! Чтобы ты, кобелина такая… Ик! Больше эту Рыжую… не драл!
«А смотри-ка… и держится крепко, и рассуждает еще что-то. Может и правда – не сильно уж и пьяна?».
- Ага! Рыжую… значит… драть нельзя… так она – первее же тебя была? Ну - познакомился-то я с ней раньше!
- И что, что первее… Ладно там… Елена. Я ее уваж-ж-ж… ува-ж-ж-аю! Вот! А Марго эта… сучка рыжая!
- Да? Вот нет в вас... этой... сестринской любви!
- Ха! А чего бы ей у нас быть-то?! - хмыкнула за спиной Танька, - Ладно… мой конек-Горбунёк… вези уж меня… в постельку.
Он полз медленно. Сорваться было бы уж совсем… водевильно! И сам не заметил, как оказался лицом к лицу… с Машей. Та с интересом так… разглядывала появившуюся в окне композицию. Хмыкнула:
- А ты ничего так… Симпатичный!
Сюда же посунулась из-за спины мордашка Таньки:
- Смелкова! Ты эта… на чужой каравай – рот не разевай!
- Ой-ой-ой… подруга называется! А забыла, как ты тогда с Хмельницким переспала? А ведь мы тогда с ним…
— Вот же язык у тебя, Машенька! Как помело! Не было у меня тогда ничего с ним! Понятно?
- Ну да, ну да… как же… А голые Вы вот здесь спали – не иначе как от неимоверной жары?
«Ой какие скелеты тут… в шкафах обретаются!».
- Машенька! Я вот… ничем тебе пока не пакостил… Может – пропустишь меня туда, в комнату? Или… как вариант – снимешь с меня эту красотку… полуголую? А то… представь – какую картину мы сейчас представляем оттуда… снизу и сзади!
Маша засмеялась тихо и заливисто, но отодвинулась:
- Въезжай уж… средство передвижения пьяных балерин!
Он… въехал. Было неудобно – окно оказалось узким, а Танька… Гордеева – да! Почему-то отказывалась слезать с него и далее передвигаться самостоятельно, мотивируя это абсолютно нелогично, что дескать – боится упасть! Так и пришлось… на карачках залезть в окно, а потом… изогнувшись… перелезть в позе креветки…на подоконник. А там, выдохнув, спуститься на пол.
- Ф-ф-у-х! – опустив съехавшую ему на грудь Таньку на кровать, он присел на подоконник.
- Что? Запарился ее тащить? – съехидничала Маша.
- Да нет… просто боялся, что она сорвется… или решетка не выдержит!
- Ва-а-а-нь! - протянула с кровати Танька.
- М-м-м?
- А может… ты не пойдешь никуда, а? Останься у нас. Вот ляжешь со мной на кровати, я к тебе приставать не буду. Честно-честно! Ну куда ты пойдешь, а? До утра точно никто сюда не заглянет. А утром Смелкова разбудит нас пораньше… Вылезешь через окно, да и был таков.
Упомянутая Смелкова как-то очень уж... с интересом разглядывала его. Это было заметно даже при столько скудном свете огрызка свечи, который Маша зажгла на столе, после завершения операции его внедрения.
Косов уставился в ее глаза в ответ, а потом – чуть высунул кончик языка и изобразил… «язычок змеи»! Ошарашенный вид Маши стоило бы запечатлеть для истории. Даже в полутьме было видно, как густо потемнели ее щечки.
- Ага… умею! – прошептал он, еще более «вгоняя в краску» девчонку.
- Гордеева! – шёпотом обратилась к подруге Маша, - Ты где его нашла… такого… нахального?
- Где нашла… там больше нет! Да чего ты Смелкова… дурочку-то корчишь? Это же тот парень… ну… которого мы с девчонками обсуждали, вот!
— Это… Ленин хахаль, что ли? – ахнула Машка, — Вот ты дура, Гордеева! Завадская же тебя живьем съест!
- Не съест… а-а-а-х-х! – зевнула Танька, - Ну что, Ваня? Останешься, а?
- А ты точно приставать не будешь? – не отрывая взгляда от глаз Маши, спросил он у Таньки.
- Ну-у-у… ну до чего же ты противный, Ваня! Ну что тебе… жалко, что ли?
Ваня осмотрелся. Две металлические узкие девичьи кроватки. Стол у стены, две тумбочки, платяной шкаф. Почти казарма. Только нет ни в одной казарме такого запаха. Запаха теплого девичьего тела, чуть-чуть – остатки запаха каких-то уже неопределимых духов… чего-то еще… но – присущего именно женскому жилью. И тепло… не физическое тепло, а тепло, которое ощущается где-то внутри. Оно расслабляло не хуже горячей, сытной пищи и емкой дозы спиртного после тяжелого физического труда на свежем зимнем воздухе. Посильнее теплой печи, после метельной ночи… Из Косова как будто воздух выпустили, так неохота стало никуда идти! Прибился бы… куда-нибудь… в уголок… и засопел часиков на пять!